Все это закрепляется в, так сказать, «культурном генокоде» западноевропейского общества, что, при его синтезе с рассмотренными ранее особенностями социально–экономической и общественной жизни вступивших во взаимодействие романско–позднеантичных и германско–варварских структур определило уникальное лицо Западнохристианско–Новоевропейской цивилизации. Такие вполне самостоятельно развившиеся реалии, как варварская и позднеантичная общественные системы и латинское христианство, пересеклись и сплавились в трагические века падения Западной Римской империи и рождения мира раннесредневекового Запада. Этим были заложены основания новой цивилизационной системы, которой суждено было во второй половине истекающего тысячелетия объединить и преобразовать мир, введя его в страшную полосу глобальных (военных, экономических, социальных, экологических) испытаний и потрясений.
И в этой связи небезынтересно вспомнить высказанную в свое время Ф. Гизо173 мысль о причинах своеобразия и принципиального отличия Западной цивилизации от всех прочих общественных форм. Французский историк подчеркивал то обстоятельство, что в истории Западнохристианского мира с самого начала присутствовала конкуренция между несколькими общественными началами (силами), при том, что ни одна из них не имела возможности подчинить все остальные и поэтому должна была идти на союзы и компромиссы с одними в борьбе против других. Имелись в виду папство, государственная власть, феодальные структуры и самоуправляющиеся города.
Весьма существенным представляется тот факт, что в отличие от Византии и Мусульманского мира на Западе светская и церковная власть с самого начала, как отмечалось выше, были разделены. Возникший в результате романо–германского синтеза (с дальнейшим подключением к нему скандинавов, западных славян, венгров и пр., принимавших христианство от римского престола) Западнохристианский мир первоначально оформился в результате создания весьма шаткой двуполюсной церковно–политической структуры, которая сложилась благодаря альянсу Франкского государства (принявшего, в отличие от других германских варваров — остготов, вестготов, вандалов и пр., христианство не в арианской, а в никейской, непосредственно римско–латинской форме) и Ватикана. Политический и церковный центры были различными, даже географически удаленными друг от друга. И в дальнейшем все увеличивавшаяся брешь между ними способствовала реализации свободного выбора отдельных людей средневекового Запада.
Так, к примеру, в XI–XIII вв. Германия и Северная Италия (с некоторыми другими государствами) церковно (как и весь католический мир) были подчинены папскому престолу, а политически — «римскому», фактически — германскому, императору. В случае открытой борьбы между папой и императором (а этой борьбой заполнены названные века — между Григорием VII и Генрихом IV, Григорием IX и Фридрихом II и пр.) и феодальные властители, и города должны были выбирать, чью сторону принимать.
Человек не был однозначно подчинен лишь одной самодостаточной силе (как в Российской, Китайской или Османской империях, тем более в нацистской Германии или СССР) и поэтому так или иначе вынужден был самостоятельно выбирать линию своего поведения. Конкуренция и противостояние различных социально–политических сил, идейных позиций, принципов и пр. постоянно расширяли рамки свободы западного человека.
Этого не было (или почти не было) не только в великих цивилизациях Востока, но и в Византии, где феодализма как такового, в его строгом, т. е. западноевропейском, понимании никогда не существовало, города (за исключением некоторых отдаленных владений, типа Херсонеса–Херсона или Венеции) прямо подчинялись государственной администрации, а патриархи (если не считать попыток проведения самостоятельной церковной политики такими сильными личностями, как Фотий или Михаил Курулларий) почти всегда были в подчинении у императоров, возводились и смещались ими.
Таким образом, специфика как Запада, так и Византийско–Восточнохристианского мира в своих истоках восходят ко времени рубежа Античности и Средневековья, имея, в сущности, еще более древние истоки. В течение же последующих столетий, в известном смысле (особенно применительно к Западу) вплоть до наших дней, мы наблюдаем реализацию возможностей заложенных еще в те далекие века регулятивных принципов соответствующих цивилизационных традиций.