Религия как комплекс взглядов на спасение от страдания является ядром картины мира человека. Согласно М. Веберу, «не идеи, а интересы (материальные и идеальные), непосредственно властвуют над поведением человека. Тем не менее, очень часто «картины мира», которые создавались «идеями», как стрелочники, определяли пути, по которым динамика интересов продвигала дальше действие»231. Картина мира выступает опосредующим звеном между идеями и интересами, взаимодействие которых объясняется понятием–метафорой «избирательное сродство»232 и дает возможность постигнуть смысловую связь действий, носителем которых являются отдельные люди.
Кроме того, за тем или иным представлением о спасении кроется определенное отношение к тому, что в реальном мире воспринималось как специфически «бессмысленное». Это отношение является ядром религиозного рационализма, носителями которого выступают интеллигентские слои.
М. Вебер насчитывает пять мировых религий: конфуциантство, индуизм, буддизм, христианство и ислам. К ним добавляется иудаизм, поскольку он содержит в себе предпосылки для понимания двух последних из названных религий. При этом немецкого социолога интересует не столько само вероучение, сколько практическое влияние религии на общество. Поэтому он ограничивает свою задачу выявлением основных элементов жизненного поведения тех социальных слоев, которые более всего повлияли на специфический характер практической этики религии (которая, в свою очередь, является одной из детерминант хозяйственной этики).
М. Вебер строит следующую типологию: конфуциантство было сословной этикой литературно–просвещенного, светски–рационалистического чиновничества. Носителями индуизма были брахманы — наследственная каста литературно образованных (на основе «Вед») людей, с которыми позднее начала конкурировать небрахманская каста аскетов. Буддизм проповедовался бездомными, странствующими, ведущими строго–созерцательный образ жизни монахами–нищими, отвергшими мир. Лишь они являются членами религиозной общины — сангхи, для которых важно лишь спасение и четыре благородные истины, а все остальные люди рассматриваются как неполноценные в религиозном отношении миряне. Ислам был с момента его возникновения религией воинов–завоевателей, дисциплинированных борцов за веру. Иудаизм с момента рассеяния являлся религией буржуазного «народа–парии». И, наконец, христианство начало свое развитие как учение странствующих ремесленников; оно было специфически городской, прежде всего, буржуазной религией.
Религиозные взгляды находятся под влиянием определенного типа рационализма: теоретического или практического (носителем первого, при любых условиях, выступают интеллигенты, второго, по мере возможности, — ремесленники и торговцы). Расщепление синкретической конкретно–магической картины мира оказывало содействие, с одной стороны, стремлению к рациональному познанию и овладению природой, созданию образа «космоса», подвластного безличным законам, а с другой — тяготению к «мистическому» переживанию, содержанием которого является потусторонний мир, дарующий индивидуальное спасение и благо.
Религиозные системы, которые ощутили наибольшее влияние просвещенных слоев (например, как индийские мировые религии), ориентированы на созерцание — приобщение к глубокому блаженному покою было для них высшим и конечным из доступных человеку религиозных благ.
Совсем в другом направлении происходила эволюция учения в ситуации, когда определяющее влияние на развитие религии имели слои, практически действующие в жизни, например, рыцари–воители, чиновники или хозяйственно–производительные классы. Так, буржуазные (в западноевропейском смысле) слои, благодаря меньшей экономической зависимости от природы, проявляют тенденцию к практическому рационализму жизненного поведения; именно эти социальные группы обладали возможностью создавать, в связи с тенденцией к техническому и экономическому рационализму, этически рациональное регламентирование жизни. В этом случае, когда буржуазия была носителем религии, в центре которой стоял пророк–посланник, обращавшийся к миру от лица Бога с требованиями морального и активно–аскетического характера, мы фиксируем высокую ценность богоугодной деятельности, наполненной осознанием того, что верующий является «орудием Бога».
232
См.: