Во втором случае речь идет о мутации централизованного директивного управления, ибо широко применяемое в российской экономике «ручное управление» не только по форме очень похоже на действия советских наркомов и партсекретарей, но и по своей политико-экономической природе является разновидностью обязательного для выполнения централизованного воздействия государства на экономику, не связанного непосредственно ни с системой общенационального планирования, ни с рыночными стимулами для частных агентов экономики. В случае «ручного управления» перед нами прямое подчинение формально независимых агентов субъективным действиям государственных чиновников, т.е. бюрократически-волюнтаристская мутация планомерности.
Подчеркнем: это воспроизведение не содержания планомерной организации общественного производства, а ее превратных форм, мутаций, возникших еще в рамках советской системы. В отличие от народнохозяйственной планомерности, где директивы государства должны быть экономически укоренены в технологических связях высоко обобществленного производства, общенародном присвоении и распоряжении, в постсоветской российской экономике «ручное управление», осуществляемое президентом, премьером, министрами, губернаторами или иными государственными лицами, не имеет таких оснований и носит характер отношений, типичных скорее для системы позднего феодализма, где перераспределение (своеобразная аллокация) ресурсов осуществлялась в значительной степени путем внеэкономического принуждения и базировались на личной зависимости. (В скобках заметим: в этом, кстати, их сходство с волюнтаристски-бюрократическими мутациями планомерности в СССР, где, как мы писали еще в ^80-е, ростки планомерной организации общественного производства были от рождения деформированы и развивались в рамках патриархально-добуржуазных форм.)
Существенно, что отношения теневого государственного регулирования и «ручного управления» в реальной хозяйственной практике тесно взаимосвязаны, в ряде случаев - интегрированы - в рамках единой [отчасти] теневой системы прямого («ручного») государственного управления экономическими процессами и проектами.
Безусловно, общая атмосфера позднефеодальных мутаций позднекапиталистической экономики в большинстве случаев вносит в такое государственное воздействие существенные элементы рыночно-капиталистической заинтересованности (увеличение дохода, собственности) и/или стремлений укрепления внеэкономической власти (расширение сфер влияния, увеличение зависимости и т.п.) как частных, так и государственных акторов этих отношений.
Теневое государственное регулирование не следует путать с теневым рынком. Это взаимопересекающиеся и на практике интегрированные формы, но теоретически они существенно различны.
Кроме того, следует учитывать, что свойственные СССР тенденции ведомственности и местничества породили мощный сепаратизм, приведший к образованию полицентричной системы локального государственнобюрократического регулирования на уровне регионов, отраслей и т.п. Бюрократический характер последнего превратился в самодовлеющий, приведя к значимому отрыву управляющих подсистем (разнородных и борющихся друг с другом бюрократических группировок) от интересов экономической системы в целом.
Развертывание постсоветских механизмов аллокации ресурсов неизбежно - в силу описанных выше деформаций товарных отношений и государственного регулирования, имманентно содержащих элементы внеэкономического принуждения и личной зависимости, - порождает и, казалось бы, неожиданные для индустриальной экономики на рубеже XXI века добуржуазные способы координации. К их числу относятся уже названные механизмы поиска ренты; различные формы насилия, все более широко развивающиеся формы вассалитета (в теневой экономике) и патронажа (в духе позднего феодализма с его иерархией централизованной власти и развивающимся в ее порах рынком), а также натурально-хозяйственные тенденции. Последние проявляются, например, в таких формах, как низкий уровень товарности сельского хозяйства и большая роль производства (до 40% сельскохозяйственной продукции) на приусадебных участках (дачах) и др.
Развитие добуржуазных форм координации порождается факторами, связанными с инверсией социально-экономического времени и трансформационной нестабильностью. В данном случае это, во-первых, инерция и даже высвобождение натурально-хозяйственных связей, ранее «придавленных» централизованным планированием, но ныне не замещенных в должной мере рынком. Во-вторых, шоковые реформы, разрушившие плановые связи, но не везде создавшие рыночные. В образовавшийся вакуум современных форм координации тут же «втянулись» допотопные: советский дефицит товаров в ряде сфер оказался замещен своего рода «дефицитом рынка» и, как следствие, возникновением [полу] феодальных форм координации (натуральное хозяйство, бартер, внеэкономическое давление на поставщиков и потребителей). В-третьих, возникающий деформированный рынок сам воспроизводит добуржуаз-ные способы координации. Последние, следовательно, будут тем сильнее, чем в большей мере инерция кризисного развития прежних тенденций и вновь образовавшиеся деформации рынка будут интенсифицироваться попытками проведения новых неолиберальных реформ.