— Да, понимаю! — Я тоже сорвался на крик. — Но ведь есть еще благоразумие!
— Благоразумие! В твоей жизни наступит момент, когда ты пошлешь к чертям всякое благоразумие и поверишь в свои идеи!
— Это предательство! — сказал я тихо, но твердо. — Вы за это ответите.
— Не забывай, что ты — мой сотрудник. И тоже разделишь ответственность.
— Я ничего не забыл… Но вы… вы никогда не посмеете облучать людей насильно!
— Насильно? — Гарга рассмеялся. — Война маленького острова со всем миром? Не думаешь ли ты, что я сошел с ума?
— Тогда откройте остров для всех!
— Это дело облака, — устало сказал дядя. Он сел, обхватил голову руками. Кажется, он понимал, что ловушка захлопнулась.
— Прикажите ему! — потребовал я. — Или вы тоже подопытный?
Дядя в бешенстве вскочил.
— Хорошо, я — подопытный, — хрипло сказал он. — И это мое дело… Но какого черта сюда лезет Совет! Что ему нужно! Неужели непонятно, что облако не будет перестраивать Землю?
Я подошел к нему вплотную, сказал:
— А если вернутся те девятьсот?
Он побледнел.
— Кто ответит за плен Сингаевского? — спросил я его.
Он молчал.
— За разбитые гравилеты?
Он молчал.
— За искалеченного Килоу?
Он молчал.
Сдерживая ярость, я совсем тихо сказал!
— Никто к вам никогда не придет! Слышите? Никто! Никто не спросит, существуете вы на самом деле или нет!
На меня глядела белая застывшая маска с темными провалами глаз.
21
А совсем рядом, за забором, была другая жизнь. На рассвете рыболовные бригады садились в воздушные мобили и улетали в море; они возвращались после захода солнца на землю, которую как следует не успевали рассмотреть, но любили и чувствовали, как своих детей и жен, как теплый уютный дом и песни. Там, за забором, кап варил уху и катал на плече внука Мишутку, потому что рыбачек тоже тянуло в море. Из-за забора еще недавно махала мне Лена в пушистой снежной шубке и шапочке, ну настоящая Снегурка, и звала бродяжничать по острову. Сейчас я приду к ней и скажу! «Я — предатель. Я готов нести ответственность»…
И я пошел к ней. Я должен был это сказать, чтоб весь остров знал, какое будущее готовит им Гарга.
Дома были только кап и Мишутка. Они натягивали меховые унты. Радостно объявили:
— Мы — в море!
— Как, пешком?
— Мы видим море до дна, — успокоил меня кап.
— И катаемся там на коньках, — добавил Мишутка.
— А Лена?
— Лена? — Кап развел руками. — Улетучилась. Михаил, где Елена?
Мишутка довольно шмыгнул носом.
— Она работает в музее.
— Прогуляйся, — просто сказал кап.
В музее я прошел залы с каменными крючками и каменными наконечниками стрел, залы с образцами пород и чучелами животных, залы морской флоры и фауны, залы с документами истории. Портреты ученых провожали меня суровым взглядом: они знали, что мне нужна только Лена.
Я нашел ее в комнате с высочайшими, до самого потолка, шкафами. Она сидела среди груды папок. Я подошел осторожно, позвал. Она подняла голову, улыбнулась, приложила палец к губам.
— Тише! Садись и читай.
Лена сказала это таким тоном, что я невольно повиновался. Она придвинула мне папку.
Сверху листки из школьной тетрадки. Торопливый размашистый почерк: «Сонюха, милая…» Я с недоумением взглянул на Лену. «Читай!» — приказала она глазами.
«Сонюха, милая, знаю — сердишься: вышел из дому купить папиросы и исчез на две недели. А все Лешка Фатахов. В буфете мне сказали, что связи с ним нет, горючее кончилось. На улице метель. Я — к командиру. Вхожу, а Лешка как раз радирует: «Сижу в Жиганове, у бабки на огороде. В кабине тяжелобольной». А из вертолетчиков на аэродроме был один я. Ну, полетел, разыскал Лешкин самолет, взял больного, отвез в больницу.
Утром в гостинице слышу шаги по лестнице. Соображаю: радиограмма. Точно — лететь в Караму. А что такое Карама — это я уж понимаю. Каждый год весной одно и то же: река ночью тронулась, льдины встали поперек, вода по всей деревне, люди на крышах. Стоят они себе на крышах и спокойно ждут сейчас прилетят за ними вертолеты. Да, прилетим, но черт бы их взял с их Карамой: ставят деревни в таком гиблом месте!
И все. С той самой Карамы началось обычное весеннее расписание: заторы взрывай, людей вывози, Задачинск спасай, Заудиху спасай, баржи спасай. Спим по три часа. Едим на ходу. Папирос нет. Одно выручает: как вспомню, что в тылу все спокойно, сразу мне легко. Это про вас с Андрейкой. Вижу, как ходите вы на наш таежный аэродром встречать меня, и Андрейка тебе объясняет: «Это «ЯК», это «ИЛ», а это папин стреколет». Вижу, как ты улыбаешься: так и не научился говорить «вертолет».
Поедем мы, Сонюха, в отпуск в Рязань, к моим. Там в сентябре яблоки падают с веток. Тук-тук по земле. Андрейка соберет их в кепку. Точно, поедем — на три месяца, еще за прошлый год. А хочешь — на пароходе вверх по Лене. Там скалы отвесные, щеки называются, а на самой вершине смелый человек вырубил слова. Я летел мимо, но не разглядел. Там покажу тебе место, где будет Новоленск. Красивое место, на излучине. Будет там город, высокие белые дома, и как только его построят, мы переедем. Прощай тайга, прощай медведи, будем жить в Новоленске.
Скоро вернусь, не сердись, Сонюха. А хочешь узнать точнее, спроси у командира.
Я вздрогнул, увидев дату: 22 мая 1961 года. Только что этот живой человек, смелый вертолетчик, был рядом со мной, но оказалось, что нас разделяет пространство длиною в век. В папке лежали дневники, письма, записки людей того времени, когда строились гигантские электростанции, когда открылась бездна космоса и бездна атома, когда газеты каждый день писали о героях. Так неожиданно я встретился с ними.
Дневник инженера А.С.Струкова. Открыл наугад и снова зачитался.
«Вечером познакомился с бригадиром Масягиной. Фотографировал ее для Доски почета. Еле уговорил надеть ордена.
— Ну ладно, — сказала наконец она, — фотографироваться — дело простое, времени почти не отнимает. А до вас скульптор приезжала. С чемоданчиком. В чемоданчике глина. Говорит: «Шевелитесь как можно меньше». А у меня дела, то да се. Хотела я ей сказать: «Милочка ты моя, у меня ныне хоть свободная минутка есть, бригада налаженная. А год назад носилась я как угорелая». Однако не сказала. Серьезная, вижу, у нее работа. И в обеденный перерыв даже сидела, позировала.
— И как получилось? — спросил я.
— Так и не видела. Заработалась, а она положила мою голову в чемодан и тихо ушла.
— Говорят, что и из музея к вам приезжали.
— Было. Серьезная и напорная такая женщина приезжала.
«Собираем, — говорит, — сувениры вашей ГЭС, экспонаты для музея. Это что за лопаточка? — спрашивает меня. — Мастерок? Давайте его сюда. Чем еще работаете? Вибратором? Возьмем и вибратор». Я ей говорю: «Берите лучше бетонную колонну, наше изделие». — «Ну что в этой колонне особенного? говорит она мне. — Колонна как колонна. А вот скалу, где написано, что здесь будет построена ГЭС, непременно увезем».
— И увезла? — недоверчиво спросил я.
Масягина рассмеялась: вспомнила.
— Такого страха нагнала на главного инженера, что тот совещание созвал. Мы не возражаем, говорит главный, берите скалу. Но она, по нашим расчетам, будет весить тонн двадцать… Пришлось товарищу из музея отказаться от сувенира.
— Ну что, — говорит мне Масягина, — кончил фотографировать? А то мне пора на смену. А еще к роженице ехать. Слыхал небось про Радыгину? Троих богатырей родила. Поеду имена выбирать…»