Отряд Ползунова перебрасывал в высокогорный район зеленый МИ-4. Весь день мотался он из поселка на голец, перевозя людей, инструменты, продукты, приборы и прочие припасы. Вертолет приземлялся прямо на утрамбованный метелями снежный наст, и рабочие, щурясь от непривычной белизны, весело разгружали его, оттаскивая от не перестающих молотить воздух винтов ящики, спальные мешки — все огромное имущество отряда.
— Ну, славяне, загорай! — притопывая по насту, злорадно кричал Гошка. — Устраивайся на зимовку.
Харлампий с Сергеем сидели на ящиках, переговаривались. Видно было — растерялись. Техник-геофизик Тамара и повариха Вера испуганно озирались, но взгляду не за что было зацепиться: он скользил по белому, пустому, бесконечному. Студент насвистывал. Это была его первая практика.
Рабочие весело отмахивались от Гошки:
— Ну, позагораем с недельку, и снег сойдет. Вона как оно греет, родимое! — Щурясь, они ласково глядели на солнце.
Харлампий расхаживал среди имущества, молчал. Деятельный на базе, здесь он как-то сник. Обращались с вопросом, он тяжело поднимал глаза, отвечал невпопад, распоряжения отдавал противоречивые. Оно и понятно: за час перемахнуть из лета в нетронутую зиму с людьми, с заданием не только благополучно устроиться, но и начать долбить шурфы и канавы, вести геологические поиски и геофизическую съемку… От такого сникнешь.
Первые дни никто не страдал от безделья: выкапывали в снегу трехметровой глубины ямы под палатки, спускались далеко вниз, где росли чахлые лиственницы, рубили их на колья, затаскивали наверх, пилили дрова. Когда устроились и немного обжились, кое-кто из рабочих начал высказывать сомнения насчет скорого начала работ. На такого шикали. С вопросами больше обращались к Гошке: парень простецкий и нужды работяг понимает.
— Здесь прошлый год зарабатывали на канавах по пятьсот рублей. В это время уже вовсю копали, — откровенно отвечал Гошка. — А нынче… Дней пятнадцать баклуши побьем. Раньше снег не сойдет.
Но год на год не приходится. Прошли самые поздние сроки, а снег лежал, хотя солнце жгло по-южному и лица людей чернели от загара. И, как бы отнимая у народа последнюю надежду, в конце второй недели повалил свежий, забуранило. Когда пурга кончилась, ветер намертво прикатал новые сугробы, и они по ночам дышали неистребимым полярным холодом. Сидение продолжалось.
Сейчас снег заметно осел, щетинился льдистыми иглами, кое-где его промыло талой водой. Было похоже, что он скоро сойдет.
Харлампий по пути завернул в палатку-кухню, стоящую на отшибе. Вера в цинковом тазу мыла посуду. Над жирной, парящей водой двигались ее полные красные руки, стопка чистых алюминиевых мисок матово отсвечивала на жердяном столе. Заметив начальника, она схватила полотенце, суетливо обмахнула скамью.
— Вот туточка, — пригласила она и, вскинув руки, поправила косынку. Фартук на ее груди выпер двумя засаленными буграми.
— Жердей надо настлать, — глядя на разжиженную землю пола, сказал Харлампий.
— Надо, ох надо-о, — вздохнула повариха. — Цельный день народ в лыве толчется, это ж бяда.
Харлампий прошел в угол, наклонился.
— А это откуда? — удивился он, разглядывая букет в стеклянной банке.
— Да Женька из-под горы принес. Жарки, — несмело улыбаясь, объяснила Вера, подходя к начальнику, Харлампий взял букет, понюхал.
— Там, за кухней, хек пропадает, — вспомнил он. — Снег кругом, а мухота откуда-то налетела.
— Дак лето же, — проговорила за спиной Харлампия Вера и вздохнула. — Хоть и снег, а все равно ле-ето.
— Ты рыбу, хек этот, выбрось, да куда-нибудь подальше.
— Дак много ж ее! — испугалась повариха. — Добра-то. Поди, дорогая, раз серебриста.
— Спишем. По два рубля на брата накину за питание, и обойдется. Здоровье дороже. — Он поставил букет на место, отряхнул ладони. — Вот отведем воду от кухни, пол настелем тебе, только кормя людей повкуснее. Компоты там всякие, фигли-мигли. Разнообразь.
Глядя мимо Харлампия, Вера согласно кивала головой.
— А правда, что рабочих увозить будут? — спросила она, подняв робкие глаза на Харлампия. — Если правда, то и мне в свою деревню собираться?
— Тебя не отпущу. — Харлампий неловко притянул к себе повариху, зашептал: — Вроде бы люди вокруг, а один я, как палец. Ты вот только, как же отпущу?