С подветренной стороны всех предметов на палубе наросли барханчики пыли. Анемон гремел решёткой. Возможно, он узнавал эти места, как те птицы, что всегда находят дорогу домой. Полубцы, голубцы… не помню точно.
Послеполуденное солнце заглядывало в бухту с двух сторон: через узкий, в две мили, проход, и отражаясь от цепи островов в восточной части кратера, но колоссальный кряж тёмного камня поглощал большую часть неяркого света, возвращённого едва видными скалами. Мрак и уныние, царившие здесь, вполне подошли бы заброшенному собору. Вскоре «Выпад» миновал пограничные утёсы и двинулся на восток, овеваемый стихнувшим ветром.
Едва мы вошли, в воздухе проявился чарующий переливчатый занавес высотой в пятьдесят миль, соединившийустье бухты с далёкими истерзанными скалами. Бесподобное зрелище. Все находившиеся на палубе, кроме Десперандума, застыли, поражённые явлением сотканного из света колосса. Он сиял, как обещание жизни вечной.
Оторвавшись от созерцания, я поёжился. В Мерцающей Бухте холодно и темно, будто на дне колодца. Только сухо. Иссушающе. Немилосердно сухо, суше чем в самой сухой пустыне Земли, Баньяна или Мечты, сухо настолько, что из пересохшего носа по ночам идёт кровь, наэлектризованные волосы встают дыбом, сухие искры рассыпаются по суставам. Великая сушь крадёт слюну изо рта и слёзы из глаз.
Да ещё холод. Команда уже перешла на ночную форму одежды. Обычно сушняцкие ночи прохладны; здесь же они холодны неимоверно.
Тёплый воздух, проникавший в бухту, рассеивался и остывал, встречаясь с холодными потоками. Слабые, неровные дуновения живо представлялись дыханием чудовища с лёгкими изо льда. Сухого льда.
Сияние, оставшееся позади, не давало тепла. Вход в бухту столь узок, что лучи не меняли положения в течение всего дня; движение солнца влияло лишь на их яркость. Снизу свечение мутнело, поглощаясь взвешенной пылью, наверху же, где воздух чище и прозрачней, становилось менее различимым и сходило на нет, но свет, уже невидимый, беспрепятственно пронзал разреженный воздух и разливался по поверхности скальной стены в сорока милях от нас.
На уровне моря бухта представляла собой неровный овал пятидесяти миль в длину и двадцати шести в ширину, со входом, расположенным на короткой оси.
Мы шли на восток. Темнело, матросы с сожалением провожали взглядом удалявшийся свет.
Наконец, капитан попытался определить наличие анемонов. Матросы вскарабкались по вантам и свернули паруса. Десперандум спустил за борт трал и зашвырнул в него здоровенный шмат акульего мяса, примотанный к поплавку.
Приманку понемногу сносило от корабля. Но ни одного любопытного щупальца мы так и не дождались. Возможно, для этих тварей здесь слишком глубоко. Поскрипывая на ходу, из темноты вынырнула блюдценогая пылемерка и нерешительно отведала кусочек. Питание взрослых особей разнообразнее, чем у личинок, и мясцом они не брезгуют. Вскоре к первому едоку присоединилась целая орава родичей, сбежавшихся со всех сторон с проворством тараканов, обнаруживших забытую краюшку. Терпение Десперандума лопнуло, и он втащил наживку на борт. Пылемерки и не думали прерывать трапезу. Капитан шмякнул мясо о палубу; насекомые прыснули в стороны, но ненадолго. Опамятовавшись, они вновь устремились к лакомому блюду. И только когда Десперандум пришиб одного из нахлебников лопаткой, остальные живо попрыгали за борт.
Света для нормального роста планктона здесь недостаточно, размышлял я, и вся экология, должно быть, основана на мертвечине, приносимой течениями. Солнце клонилось к закату, тьма всё ближе подбиралась к кораблю. Десперандум распорядился зажечь огни.
Давно пора. С другой стороны, среди окружавших нас мрака и безмолвия это выглядело едва ли не богохульством. Я чувствовал себя, как на сцене. Наши прожектора бросали вызов возможным обитателям этого застойного омута, этого мерзкого каменного гроба. Мне тут не нравилось. Мне не нравились чёрные, смутно очерченные утёсы, что лезут всё выше, и выше, и выше, норовя проткнуть небеса. Казалось, им не терпится привалиться друг к другу, сомкнуться вокруг узкой, беспросветной бухты и сплющить «Выпад», как жука меж двух кирпичей. Терпеть не могу холод и тишину.
Уж лучше спуститься вниз и заняться ужином. Собравшись идти, я кинул взгляд за борт.
Мгла пестрела сотнями красных искорок. Наши огни отражались в фасетчатых глазах неимоверного полчища пылемерок. Беззвучно подступив к «Выпаду», маленькие твари таращились на свет с преданностью мотыльков, привлечённых пламенем свечи.
Наверное, они собираются сюда на нерест. Поджимают лапки, и течение заносит их в бухту. А после того, как отложат икру, выбираются своим ходом, легко скользя по пыли, подгоняемые ветром…