— Кто ты? — спросил Миша.
— А я, касатик, лекарка, бабка Алена. Ты помолчи, сердешный, нельзя тебе баять. Грудь у тебя разбитая, голубок.
Проворными пальцами она поправила на нем желтоватое байковое одеяло и отошла.
В это время Миша увидел другую женщину, стоявшую поодаль, прислонившись спиной к печи. Эта была молода и красива, с высокими длинными бровями и ямочками на смугловато-нежных щеках.
«Где я?» — подумал Миша и, пытаясь вспомнить, закрыл глаза.
В следующую минуту не сводившая с него глаз женщина заметила, что он вздрогнул. Поймав его взгляд, теперь осмысленный и тревожный, она услышала:
— А… где мои товарищи?
Мягко и застенчиво улыбаясь, женщина подошла к нему, села возле кровати на табуретку и, успокаивая, низким грудным голосом сказала:
— Да ты не тревожься. Дружок твой один, что помоложе, у соседки моей, тетки Анисьи, а другой, носатый, тоже недалеко — у кумы Василины. Выздоравливай и не тревожься — староста у нас свой человек. И немцы всего один раз были — в глуши мы.
— А ты — кто?
— Хозяйка… Мариной звать.
Мише приятно смотреть на ее молодое и красивое лицо, и она смущается под его глубоким и пристальным взглядом. Ему хочется говорить с нею, но разговаривать больно и трудно, каждое слово вызывает покалывание в груди. С особой силой чувствуется неприятная тяжесть и дергающие боли в онемевшем, подушкой распухшем плече.
Миша молча смотрел на Марину и старался припомнить, как все-таки было дело и как он оказался здесь. Но едва он доходил до прыжка из вагона, наталкивался на провал в памяти.
Осторожно поворачивая голову, Зеленцов осмотрел опрятную горенку с многочисленными фотографиями на стенах, перевел взгляд на окно над койкой, заросшее пушистой узорчатой изморозью.
Затем в глазах опять стало мутиться: через несколько минут он бредил. Бабка Алена и Марина слушали его отрывистые слова, вскрики и жалостливо переглядывались.
Вечером, когда стемнело, приковылял Павел. Он не мог ступить на ногу, и опухоль с носа перекинулась на щеки и на верхнюю губу. Увидев его, Марина фыркнула в кулак.
Присев, Малышев стал расспрашивать Марину о местности.
— Напугали вас… — Марина посторонилась от двери, пропуская своего девяностолетнего свекра, деда Власа, которому надоело лежать на печке. — Пуганая ворона и куста страшится. У нас тут тихо, немцев и по заказу не увидишь. Всего один раз были. А про партизан не знаю, у нас степи кругом. Партизаны, что грибы, леса любят. Слышно, там где-то есть… — Она неопределенно махнула рукой. — Далеко. За Глуховом… может еще дальше.
Оглядела Малышева и покачала головой.
— Куда уж вам партизанить. В чем душа держится… эх, горе-горюшко… Пока тихо у нас, отдохните чуток.
Помедлила и опять покачала головой:
— И тот, третий, ровно жердь высушенная. Дунь — и ноги кверху. Кума Василина, как он мылся, прямо-таки расплакалась…
Павел глядел на нее с благодарностью и думал, что, не подвернись им эта молодая женщина с возом хвороста на проселочной дороге позавчера, когда они, совершенно выбившись из сил, волокли бесчувственного товарища, им бы несдобровать. С первого взгляда поняв в чем дело, она остановила лошадь, разобрала воз и, уложив беглецов на сани, заложила их сверху хворостом, потом, нахлестывая лошадь, доставила их к себе во двор. Пришлось часа три померзнуть, но все обошлось благополучно. Вот только Зеленцов никак не может прийти в себя. Славившаяся на все окрестные хутора своим умением врачевать, бабка Алена выправила Мише выбитое плечо и теперь часто меняла теплые компрессы на ушибленной стороне груди, смачивая их в каком-то лекарственном отваре из кореньев, состав которого знала одна лишь она.
Бабка была молчалива и подвижна; на тревожные вопросы Малышева отвечала неохотно и скупо. Вот и на новый его вопрос покачала головой:
— Как знать, голубок, как знать… Вышний милостив…
Она меняла компресс, и Малышев опять увидел вспухшую, разбитую в кровь правую сторону груди бредившего друга и подумал с горечью, что ничем здесь не поможет эта неграмотная старуха. «Хирурга бы… бабка ты, бабка… ну что ты здесь сделаешь?..»
Миша зашевелился и скороговоркой начал что-то неразборчиво бормотать. Павлу удалось разобрать в его бреде всего несколько слов. Зеленцов звал Настю, о которой Павел уже немало знал, и часто вспоминал о чем-то веселом. Не сразу Малышев понял, что товарищ вспоминает о родном селе.