У Антонины Петровны изумленно раскрылись глаза: пасечник произнес пароль на получение листовок со сводками Совинформбюро.
— Сколько? — машинально спросила она.
— Сот восемь — десять, стало быть. Хватит пока.
— Зачем это, Фаддей Григорьевич?
Он опять прищурился.
— А это, стало быть, не мое дело. Мне приказано доставить куда следует — и шабаш!
За чаем они опять разговорились о Викторе: темнело. Павел Григорьевич так и не пришел в этот вечер домой.
На другой день, провожая пасечника в обратную дорогу, Антонина Петровна спросила:
— Если узнает о тебе, что сказать, Фаддей Григорьевич?
— Эт-то дело пустяковое. Скажи, дровишки на продажу привозил. Жить-то, стало быть, надо или нет?
Шагая рядом с тронувшимися санями, она сказала:
— Не забудь же, если Витю встретишь…
— Не забуду. Иди, иди домой, негоже так…
Старик оглянулся на нее в последний раз и стегнул вожжами мерина. Тот недовольно шевельнул хвостом и, всем своим видом осуждая постоянную торопливость людей, перешел на тряскую рысь.
Вернувшись домой, Антонина Петровна, перепугав мать, внезапно расплакалась и долго не могла успокоиться.
Глава восемнадцатая
Да, в городе жизнь шла своим чередом. Выбрав час, когда бургомистр был дома, поругалась Антонина Петровна с Евдокией Ларионовной. Да так, что и некоторые базарные торговки, услышав, позавидовали бы. Поругались с подвизгиванием по-бабьи, не стесняясь, в выборе выражений. Когда изумленный бургомистр вышел на крыльцо, Антонина Петровна была красна от усердия. Стояла со сбившимся на плечи платком, руки — в бока. Сыпала через забор слова горохом, да такие, что муж лишь глазами хлопал.
«Какая холера на них наскочила? — подумал он. — Душа в душу жили…»
— Ты, молотилка! — попытался он остановить жену. — Сбавь газу. Очумели вы, что ль?
Сказал — и сам был не рад. Его слова лишь подлили масла в огонь.
— А-а! — закричала Антонина Петровна, поворачиваясь к мужу. — Жалко тебе? Заступаться вышел? Ах ты, кусок кобелятины! Все знаю, рассказали вчера добрые люди, что вы с нею творите! Подожди, подлец, задрыгаете вы с нею на одной перекладине!..
— Тпру! — пятился от нее Кирилин. — Осади… Очумела? Я у нее в доме всего раз за свою жизнь был…
— Молчи, изуит! Меня не обманешь! Сама такая-сякая и сын туда же — жениться вздумал! Добрые люди мучаются, а вы тут…
Кирилин поспешил захлопнуть дверь; недаром говорится, что легче, справиться с десятком волков, чем с одной разъяренной бабой.
А через забор еще долго продолжали перелетать со двора во двор сочные приветствия и пожелания друг другу всевозможных лихоманок и разных других, не менее приятных благ.
Вечером в тот же день Денис Карпович Ронин, едва не лишившийся дара речи, смог наконец вымолвить:
— Ты, дочка, спятила! Да мысленно ли…
— Я выхожу замуж, — опять повторила Надя. — Завтра жди сватов.
На этот раз слесарь окончательно понял, что дочь не шутит. Охватившая было его растерянность сменилась недоумением, затем обидой и наконец самым настоящим гневом. Вряд ли кто поверил бы, что этот рассудительный человек может быть в таком положении. Нет, он не кричал, не ругался. Но Надя еще ни разу не видела отца таким возбужденным. У него даже руки задрожали. Рабочие, натруженные руки, умевшие быть нежными, как у женщины. Наде стало больно.
— Неужели ты не понимаешь, отец? — сказала она, подходя к нему. — Твоя дочь совсем не такая, как ты подумал…
Денис Карпович, переждав, пока прекратится дрожь в руках, проворчал с укором:
— Могла бы и побольше открыться перед отцом. Он тоже ведь за советскую власть дрался когда-то…
— Ты и без того помогаешь, папа. Большего тебе нельзя делать…
Слушая дочь и невольно соглашаясь с ее доводами, слесарь, однако, удивлялся ее рассуждениям. В чем-то она оставалась для него еще ребенком, но в чем-то она уже знала больше, чем он сам; слесаря смущала ее взрослая серьезность. Его вначале удивили ее слова о том, что он и без того помогает. Но, вникнув в их смысл, он решил: правда. Помощь его, если разобраться, не так уж и маловажна. Он, о многом догадываясь, никогда не пытался помешать ей, в тяжелые минуты поддерживал ласковым словом. Без этого ей было бы намного труднее. Об остальном Денис Карпович старался не думать, хотя не всякий раз это удавалось. Мерещилось, особенно по ночам, черт знает что. Не проходило ночи, чтобы кого-нибудь не арестовало гестапо. Засыпая после длительного напряженного бодрствования, слесарь не раз вскакивал, словно облитый холодной водой: слышался во сне стук в дверь…