— Хлебом своим меня не тычь, — стараясь успокоиться, медленно сказала Антонина Петровна. — Не ела его и есть не буду. А в доме и моя доля есть… жила и жить буду. На улицу ты меня не выгонишь — кишка тонка. К коменданту пойду, он тебя пропесочит… Это тебе не при старой власти — по бабам бегать… Шиша не ел?
Помолчать бы Антонине Петровне, да слишком уж разошлось у нее сердце. Хоть и неискренними словами говорила, а все же облегчали они душу. Вскипел Кирилин. Выхватил браунинг и давай крошить. Стекла, вазы, добрался и до часов. Бил по стеклам рукояткой и приговаривал:
— Вот тебе твое, а это мое! Стерва! Вот тебе! Вот тебе!
Столбом стояла в дверях гостиной Елена Архиповна, забыла и креститься.
Антонина Петровна, опершись о край стола, бесстрастно наблюдала за действиями мужа. И только когда он расправившись с часами, в бешенстве взглянул кругом, отыскивая, на что бы еще обрушить свою злобу, женщина побледнела. Так и есть. Взгляд бургомистра упал на портрет сына.
— Не трожь! — с отчаянной решимостью сказала она, загораживая ему дорогу…
Коротким, сильным ударом в лицо он отшвырнул ее в сторону. Рванул со стены портрет: усеивая пол комнаты, посыпались листовки. Все произошло в течение секунд. Антонина Петровна, оглушенная, еще не успела подняться с полу.
На лету подхватив одну из листовок, Кирилин уловил взглядом: «Подпольный ГК ВКП(б)».
— Так, — только и смог он произнести. — Так… не шевелись! — взвизгнул он, глядя на встававшую Антонину Петровну.
Не обращая на него внимания, она встала, села на стул. Он задом отступил к двери на кухню. К тумбочке с телефоном.
— Вот теперь по-другому запоешь… Может, скажешь, эти листовки я туда положил? Как, голубушка?
Снял трубку телефона.
Кто знает, коснулось ли его души что-либо, когда он просил телефониста соединить его с дежурным офицером полиции, но телефонная трубка в его руках вздрагивала.
— Трех полицейских на дом ко мне, — сказал он, услышав голос дежурного. — Да, я — бургомистр. Живее прошу. Дело важное. Хорошо бы на машине.
Он положил трубку и, держа браунинг в полусогнутой руке, прислонился спиной к дверному косяку. Теперь, когда первый приступ бешенства прошел, он мог размышлять более спокойно. На жену он смотрел с ненавистью и некоторой долей страха; уж очень неожиданно все получилось. Он знал, что она его ненавидит, но такого не мог предполагать. Значит, ежеминутно его жизнь была под угрозой. Несомненно, она не задумалась бы и перед тем, чтобы отравить или пристрелить его сонного. Она терпела его лишь как удобную ширму. До этого она, конечно, не сама додумалась…
Кирилина прошиб пот. Нет уж… Пусть лучше новые неприятности от немцев, чем такая жена в доме. По крайней мере, перед комендантом он всегда оправдается, а как оградить себя вот с этой стороны, если оставить все по-старому? Даже если выгнать ее из дому…
Не сводя глаз с Антонины Петровны, он не замечал, что сзади, стараясь не шуметь, к нему медленно подходит теща с занесенным над головою топором. Дрожащие от напряжения сухие руки прилипли к топорищу; немигающий взгляд безотрывно устремлен в широкий затылок зятя. В место, выбранное для удара.
Все это Антонина Петровна видит. Чтобы не спугнуть мужа, она с усилием оторвала взгляд от широкого лезвия топора и стала смотреть на рассыпанные по полу листовки. Смотрела, но их не видела. Мысленно торопила мать; как никогда, ей сейчас нужно жить, и она знала, что пощады не будет.
Стараясь заглушить возможный шум на кухне, слегка притопывала.
На бледном лице Кирилина нервная и злая улыбка. «Погоди, милашка, натанцуешься вволю… Поджарят пятки, не так запляшешь…»
Помимо воли Антонина Петровна перестала стучать подошвой о пол и напряглась, готовая в любую минуту броситься на помощь матери.
Счет времени шел на секунды. Как же они, оказывается, длинны… «Скорее же, скорее!» — мысленно простонала Антонина Петровна, торопя старуху-мать. И вот…
Эх, немощны старые руки, слабы силы. А может, страшно стало старой пролить кровь человечью, может, мелькнула в ее сознании заповедь господня «не убий…» Только подвернулся почему-то топор и шлепнулся плашмя о плечо. Охнув от неожиданности, Кирилин отшатнулся в сторону.
Через секунду Елена Архиповна от сильного толчка зятя лежала у ног дочери.
— Ах ты, старая… старый лапоть! — проговорил он, задыхаясь. — И ты туда же… старая…
Минут через десять послышался шум подкатившей к дому машины, а еще через некоторое время потерявшая дар речи Евдокия Ларионовна увидела сквозь щель в заборе, как соседку и ее мать вывели из дому, втолкнули в машину. Причитая, старуха плакала, Антонина Петровна была на вид спокойна. Один из полицейских держал под мышкой кипу листовок.