— Придется идти пешком. Переночуем в Веселых Ключах у дяди, а там он, может, лошадь достанет.
Со страхом прислушиваясь, не летят ли бомбить, Антонина Петровна согласилась. Скоро они влились в общий поток беженцев и к полуночи измученные — несколько раз попадали под обстрел «мессершмиттов» — добрались до Веселых Ключей. Кое-как поужинав, они сейчас же легли спать; старухи — мать Антонины Петровны и тетя Поля — после того, как они уснули, еще долго ахали, обсуждая их решение уйти со своими.
Фаддей Григорьевич, успевший за это время сходить куда-то по вызову председателя, вернулся назад обозленный и сердито накричал на старух.
Несмотря на трудный, вымотавший все силы день, Виктор спал плохо, часто просыпался. Выходя на крыльцо, он каждый раз видел на лавочке Фаддея Григорьевича. Пасечник совсем не ложился в эту ночь… Увидев племянника, Фаддей Григорьевич гнал его обратно.
— Чего ты, стало быть, бегаешь напрасно? Сказано ведь — разбужу на зорьке. Лошадка готова, иди спи.
Виктор уходил назад в горницу, ложился на кисловато пахнувший овчинный тулуп, застланный чистым холстинковым покрывальцем, и опять засыпал.
А пасечник с возраставшим к рассвету беспокойством прислушивался к тревожному звучанию ночи. Многие не спали в эту ночь, то и дело слышался стук дверей, покашливание. Люди выходили на улицу послушать, поглядеть. И действительно, такие ночи в жизни не повторяются. Ясно слышимая артиллерийская канонада, доносившаяся со стороны города, то стихала, то разгоралась с новой силой; добрая половина небосвода на западе была охвачена зловещим заревом: там, по всей вероятности, горел город. Невидимые в ночи, с прерывистым воем летели на восток груженые самолеты, потом слышались тяжелые взрывы. Земля вздрагивала, стекла в домах дребезжали.
Фаддей Григорьевич, георгиевский кавалер прошлой войны, немало натерпелся в свое время на фронтах. Накануне семнадцатого года попал в плен и вернулся из Австрии лишь в двадцать первом. Сейчас он помнил лишь десятка два немецких слов, хотя в плену мог довольно недурно объясняться в самом необходимом с немцами. По возвращении домой любил, бывало, рассказывая односельчанам о далекой стране, вставить, как бы невзначай, одно-другое иноземное словцо и объяснить его смысл. «Хауз — стало быть — дом по-ихнему…» Ночь, последняя ночь лета и первая ночь осени, окрашенная зловещим светом пожаров, наполненная гнетущими звуками взрывов, гулом самолетов, всколыхнула в душе старого солдата воспоминания: окопы, залитые грязью, ряды колючей проволоки, бессмысленные атаки, в которых напрасно гибли тысячи солдат. Немецкий пулемет, взятый им где-то в Карпатах в пятнадцатом году, и первый за него «георгий», лицо немки-хозяйки и сохранившиеся в памяти слова…
«Вассер» — кажись, вода, — думал пасечник. — «Кальт» — холодина, мороз, «брот» — хлеб, «шнапс» — водка»…
— Ишь ты! — удивился пасечник вслух. — Скажи, не запамятовал!
Произнес и недовольно засопел: нашел над чем башку ломать! Будто и делов поважнее нету.
Фаддей Григорьевич сошел с крыльца и прошел на середину улицы. «Витька-то… юнец ведь… Поди, не выскочить ему из этой заварухи. Остаться тоже не останешься. Не ребенок, германцы живо к рукам приберут. По себе знаю — все соки из человека выжмут. Жадны, как черти. Из дерма норовят мед сделать».
С тех пор, как он последний раз выходил на улицу, прошло не более часа. Пасечник, знавший, что и час в военное время значит многое, не удивился, когда увидел второе зарево, появившееся в небе теперь уже сзади — на востоке. Он лишь почувствовал, как екнуло сердце.
Незадолго перед этим над селом пролетело множество самолетов, от их гула встревожились собаки и куры. Но бомбежки пасечник что-то не слышал. Откуда же тогда зарево?
Прервав тревожные раздумья старика, с востока донеслась канонада. Пасечник по слуху определил: на востоке тоже били пушки. Там завязывался наземный бой.
Уразумев, что произошло, Фаддей Григорьевич больше не сходил с крыльца. Не стал он будить и крепко заснувшего на заре племянника. Виктор проснулся сам, когда солнце уже взошло. Одевшись, он накинулся было на старика, тот сердито блеснул глазами:
— Что кричишь без толку? Некуда, парень, деваться. В окружении находимся. Разумеешь ты это?
— Быть не может! — вырвалось у юноши. — Откуда известно?
Посопев носом, Фаддей Григорьевич ответил:
— Известно. Сорока, стало быть, на хвосте принесла. Хватит тебе ершиться — умывайся да пойдем завтракать. Картошку с малосольными огурчиками. А там, стало быть, что-нибудь придумаем.