Надя спокойно посмотрела на нее снизу вверх.
— Дура! — холодно сказала она. — Чего психуешь? Кто я тебе, чтобы отчитываться? А может, я хуже тебя?
Нина растерянно замолчала, отошла к другому столу, на котором стоял патефон и лежала груда русских и немецких пластинок. Начала перебирать их дрожащими пальцами.
Надя вертела в руках небольшого бронзового слона с поднятым кверху хоботом, потом поставила его на прежнее место.
— У тебя нервы, — подходя к Нине, сказала она. — Все пустое… Каждый живет сам по себе, как знает. Только думается мне, жили мы раньше… С тобой Сережа Иванкин дружил. Теперь этот — обер. А потом? Дальше что? Ну как ты посмотришь ему в глаза при встрече — Сережке-то?
Нина открыла патефон и, глядя перед собой, вздохнула. Она уже успокоилась.
— Сергей? Что — Сергей… Он мне не пара. Ты же знаешь: девушки взрослеют быстрее, чем мужчины. В семнадцать лет девушка вполне готова к самостоятельной жизни, а парень в семнадцать лет еще обыкновенный мальчишка… Это не наши с тобою выдумки… природа.
Надя засмеялась, стараясь разрядить напряжение, возникшее между ними.
— Ты в роли философа! Но если вернутся назад наши, какой философией тогда прикроешься?
Теперь, в свою очередь, рассмеялась Нина.
— Ты веришь в возвращение коммунистов?
Надя пожала плечами:
— Кто знает…
— Я знаю. Нашим не возвратиться, напрасны твои ожидания, Надюша. Плохо, не ходишь ты к нам — послушала бы, что говорят сведущие люди. Я уж не такая дура, как ты считаешь.
Прервав разговор девушек, Альберта Герасимовна позвала их пить кофе.
На столе дымился кофейник, стояло сливочное масло, вазочка с сахарным печеньем, в сахарнице вместо сахара — шоколад.
Альберта Герасимовна разлила кофе по чашечкам, мило придвинула одну из них гостье.
— Попробуй, Наденька. Не то, что чай. По особому рецепту варю. Дали знакомые. — Вздохнула. — Что ни говори, а до запада нам далеко. Я не раз и раньше так говорила. Как, вкусно?
Надя улыбнулась, кивнула.
Опять завязался разговор о платьях, о новых западных модах, в частности о прическах, напоминавших круглые, кверху расширяющиеся древние сторожевые башни. Говорили, что это любимая прическа Евы Браун. Амелина-мать перемывала косточки соседкам и другим знакомым. Уже перед уходом Надя ловко перевела разговор на немцев, попросила познакомить с каким-нибудь из них.
— Тебя? Познакомить?
— Да, да, меня, — ответила Надя с досадой. — Что смотришь? Хуже других я или жить не хочу, как другие?
Нина, неожиданно посерьезнев, тихо сказала:
— Что ж… приходи завтра. Вечером к семи. Будут гости. Обязательно познакомлю. Хочешь — с майором? У него, правда, есть, но ты такая красивая…
— Майор? А кто он?
— Комендант концлагеря. Да ты не бойся, — сказала она, заметив, что подруга вздрогнула. — Он молодой и, по-моему, очень вежливый. Муттер от него без ума…
Стараясь держать себя в руках и не выдать страха, внезапно сжавшего сердце, Надя встала.
— Ладно… Пора мне. Отец болен, а есть нечего, надо еще на рынок сходить. Ну… до свидания пока…
После ее ухода Нина подошла к окну, сказала:
— Кто бы мог подумать…
— Что? — не поняла Альберта Герасимовна.
— Да вот… Ронина Надька… Просит познакомить с кем-нибудь… Просто не верится…
— Э-э… — перебила Альберта Герасимовна. — Голод, доченька, не тетка…
Нина прижалась лбом к холодному стеклу и молча слушала.
— Нормальный человек разве сам себе враг? — бубнила Альберта Герасимовна. — Знаем мы эти штучки. Все мы патриоты, пока выгодно…
Нина продолжала смотреть на улицу. В ее неподвижности было что-то странное, что Альберта Герасимовна подошла к ней, встревоженно спросила:
— Доченька… о чем ты?
Нина спокойно отвернулась от окна и вдруг нервно зачастила:
— Отстань ты от меня, пожалуйста! О чем, о чем! Какое твое дело? Думаю, и все… и отстань!
Сильнее обычного размахивая руками, она прошла в свою комнату, хлопнув дверью. Альберта Герасимовна выглянула в окно, ничего на улице не увидела и недоуменно пожала плечами.
На глухой лесной поляне, среди ворохов сухой листвы, еще зеленела травка. Коренастые дубы роняли на землю тяжелые желуди. Пригретые полуденным солнцем, выползли из глубин своего муравейника большие красные муравьи. Большой пестрый дятел долбил кору сухой березы, опершись хвостом о ствол.