Майор, приехавший с твердым намерением добиться задуманного в этот вечер, не умолкал ни на минуту. Надя с трудом заставляла себя слушать его, улыбаться, отвечать. Из головы у нее не выходили слова Пахарева, что нужно задержать их до двенадцати.
Украдкой она опять взглянула на часы: они показывали только пятнадцать минут двенадцатого. Как медленно тянется время! Словно год просидела она здесь за столом, поеживаясь от похотливых взглядов распаленного коньяком эсэсовца, настойчиво предлагавшего ей пройти в другую комнату.
— Ты сегодня слишком разговорчив, Генрих, настойчив… Я тебя попросту боюсь, — засмеялась Надя в ответ на его новое приглашение.
— Не смейся, Надежда, — ответил он. — В этом виновата ты.
— Вот как? — удивилась Надя. — Никакой вины я за собой не признаю.
— Нам нужно поговорить наедине. Возможно, нам придется в скором времени ненадолго расстаться.
— Будет неудобно, — тихо, так, чтобы слышал один лишь майор, возразила Надя. — Что они подумают?
— Ерунда, — поморщился Штольц. — Какое им до нас дело? Я тебя очень прошу…
Надя опять взглянула на часы и, пугаясь собственной смелости, попросила у Нины разрешения пройти в ее комнату. Альберта Герасимовна, успевавшая следить за каждым в отдельности, расплываясь в улыбке, ответила за дочь:
— Что за вопрос? Будьте, как дома.
— Нам нужно поговорить с Генрихом…
— Пожалуйста, пожалуйста… О! Влюбленные всегда ищут уединения, — сказала Альберта Герасимовна, мило улыбаясь.
Обер-лейтенант подмигнул Нине, шепнул что-то на ухо, и они, посмотрев на закрывшуюся за майором и Надей дверь, тихо засмеялись.
Надя молча глядела на приближавшегося к ней Штольца. Она старалась подавить волнение, страх, неудержимо сковывающий тело. Но обострившееся сознание ее как бы фотографировало сейчас все, до мельчайших подробностей. И выражение лица майора, и прядь светлых волос, упавшую на лоб, и блеск его начищенных сапог, и искрящиеся в свете лампы погоны эсэсовца.
И она поняла, что, согласившись, допустила грубую ошибку, которую не так-то легко будет исправить. Ей пришлось собрать всю силу воли, чтобы непринужденно, с чисто женской кокетливостью сказать:
— Поразительно, Генрих, ты сегодня сам на себя не похож…
Он положил ей руку на плечо, прижал к себе. Она отвернула голову, и его горячие губы ткнулись ей в ухо.
— Перестань, Генрих!.. Хочешь, чтобы я ушла?
Он засмеялся, взял ее за плечи и стал целовать в лицо, в шею, в грудь. Ей удалось освободиться. Переводя дыхание, она спросила сердито:
— Ты для этого и добивался разговора наедине? Мальчишество! Все платье измял…
Он опять сделал движение к ней, она схватила со стола бронзового слона и, взвешивая на ладони, смеясь, пообещала стукнуть по голове, если он не перестанет дурачиться.
Штольц, обладавший достаточной долей чутья, чтобы понять, вернее почувствовать скрытую под улыбкой, под сказанным будто в шутку, отчаянную решимость девушки защищаться до конца, нашел более благоразумным переменить тактику. Он попросил прощения.
Надя молча поправила перед зеркалом прическу и хотела выйти. Услышав последние слова майора, осталась.
— Вот видишь! Тебя отзывают, а ты… Я не могу увечить себе жизнь с семнадцати лет, Генрих.
— Через месяц я вернусь обратно!
— Кто знает… В такое время ничего нельзя сказать заранее. Какая-нибудь случайность, и вместо тебя приедет другой.
Штольц закурил. Девушке нельзя было отказать в здравом смысле.
Он повел наступление с другой стороны и начал говорить о заманчивости стать женой офицера, которому после победы, конечно же, недурно будет жить.
Надя вздохнула.
— Не против я, конечно… Да разве вам, — она посмотрела на майора, — мужчинам, можно верить? В некоторой степени вы все донжуаны. Кроме того, неизвестно, кто из нас доживет до конца войны.
— Я дам тебе свой домашний адрес с письмом. Я богат, Надежда. В случае моей смерти ты будешь полностью обеспечена: отец меня очень любит, я у него один…
Надя вздохнула, покачала головой.
— Генрих, Генрих! Ну скажи, зачем мне твои деньги, если тебя не будет? Ты мне живой нужен. Что это? — встрепенулась она. — Там кто-то пришел… ты слышишь?
Майор с неохотой подошел к двери, из-за которой доносились взволнованные голоса, приоткрыв ее в то самое время, когда с другой стороны к ней подбежал обер-лейтенант, натягивая на ходу шинель.
— Что случилось? — строго спросил его Штольц, не выходя из комнаты, и в следующее мгновение побледнел: у входной двери он увидел своего денщика в запорошенном снегом мундире, но без шинели и без головного убора.