Должно быть, прошло не меньше двух очень холодных часов: я слушал ветер, а Джерри дрожал и постоянно ёрзал, пытаясь вернуть хоть какую-то чувствительность конечностям. Я прижал его к себе крепче, как для себя, так и для него. «Слушай, с этой твоей камерой, которую ты испортил, бессмысленно продолжать. Почему бы тебе не спуститься с холма к СФОР?»
Он покачал головой. «Чёрт, нет. Зачем сдаваться сейчас, когда мы так близки?»
«Тебе больше некуда идти, ты в ужасном состоянии».
«Ты тоже. К тому же, я всё ещё могу взять у него интервью. Ты когда-нибудь думал, что мне может быть интересно узнать, кто убил Роба?»
«Это не единственное, о чем я хочу с ним поговорить».
Несмотря на свои страдания, Джерри выдавил из себя мимолетную улыбку. «Что, как расходы?»
Я посмотрел вниз с холма. Амбаров всё ещё не было видно. Я долго смотрел на его трясущуюся макушку, раздумывая, стоит ли ему рассказать. Но зачем менять привычку всей жизни? Даже в детстве я лгал о том, где был и что делал – не только маме, всем. Я не хотел, чтобы люди знали обо мне что-то. Это заставляло меня чувствовать себя уязвимым. Отчим просто использовал это как повод, чтобы всё мне рассказать. Зачем давать людям верёвку, на которой тебя повесят?
В конце концов, я просто подумал, а почему бы и нет, главное, чтобы я не упоминал, на кого на самом деле работаю. Возможно, если я продолжу говорить, мы сможем отвлечься от этой темы. Джерри всё знал, с момента моего прибытия в Боснию и до моего отъезда. Я рассказал ему о работе на Paveway. Я рассказал ему о том, как наблюдал за Нухановичем на цементном заводе и слышал крики насилуемых девушек.
И, наконец, я рассказала ему о Зине.
«Она знала, что я там, но продолжала ползти последние несколько футов до укрытия, ее глаза умоляли меня о помощи, но я ничего не мог поделать.
«Я мог бы спасти больше жизней, чем даже Нуханович. По крайней мере, у него хватило наглости вмешаться. Я просто наблюдал, ставя работу на первое место…»
«Вот почему ты хочешь его увидеть? Ты чувствуешь себя виноватым?»
Он долго смотрел на меня, всё время дрожа и трясясь. «Нельзя себя из-за такого дерьма корить. Поверь мне. Мне что, схватить девушку, облитую напалмом, и попытаться потушить пламя, или мне её сфотографировать?»
«Когда мы были здесь в девяносто четвёртом, я был ребёнком: мистер Идеализм, мистер Человечность. Я говорил себе, что я прежде всего человек, а уже потом фотограф». Он иронично усмехнулся, когда дождь стекал по его лицу. Его щетина была смыта начисто. «Мне понадобилось три грёбаные войны, чувак, чтобы понять ответ на этот вопрос. Я тот парень, который нажимает на кнопку затвора, ничего больше и ничего больше. Миру нужны эти снимки, чтобы вытащить людей из их забитой холестерином зоны комфорта. Вот мой вклад в человечество». Он наклонился вперёд. «Ты ничем не отличаешься, чувак. Тебе нужно было держать дистанцию; если бы всё прошло правильно, ты бы спас гораздо больше людей, чем видел убитыми. Ты это понимаешь?»
Так и было, но мне от этого легче не стало. Я всё ещё хотел помириться с Нухановичем.
«Помнишь тот выстрел Кевина Картера в моей квартире? Ну, знаешь, этот ребёнок и стервятник?»
Я кивнул, понимая, что только что потёр мокрые волосы и обнюхал руки, как какой-то наркоман. Давно я так не делал.
Через три месяца после того, как он сделал снимок, бедняга подключил шланг к выхлопной трубе своего пикапа и сделал несколько глубоких вдохов. Проблема Кевина заключалась в том, что он не мог сообщить миру, выжила ли та девушка. Он был честен. Он признался, что просидел там двадцать минут, просто надеясь, что стервятник расправит крылья. Когда этого не произошло, он всё равно сделал снимок, а потом сел под деревом, плакал, разговаривал с Богом и думал о своей дочери.
Вернувшись в Штаты, он начал получать ночные звонки с оскорблениями за то, что не помог девушке. Даже одна из этих чёртовых газет написала – я никогда этого не забуду: «Человек, настраивающий объектив, чтобы запечатлеть её страдания, вполне мог быть хищником, ещё одним стервятником на сцене». Девушка начала его преследовать.
Я понимал, что он чувствует. Я не мог выбросить из головы лицо Зины, покрытое грязью и кровью, и не мог избавиться от запаха Келли на своих руках.
«Нападать на него было несправедливо. Если я снимаю умирающего человека крупным планом, я создаю образ, может быть, даже произведение искусства, но внутри я кричу, хочу пойти поплакать под дерево. Дело в том, Ник, что эти пригородные благотворители, с их Gap и жизнью в квартирках, увидели одну маленькую девочку. Кевин был окружен голодом, и эта девочка была лишь одной из сотен, кого он видел умирающими в тот день. Если бы он не сделал тот снимок, ни один из этих жирных ублюдков дома даже не знал бы, где находится Судан».