Он был немного разочарован, но всё равно кивнул. «В любом случае, спасибо. Я просто хотел тебе сказать, вот и всё».
Лифт остановился, и Джерри играл со своими ключами, пока мы направлялись к квартире.
Коридор с белыми стенами был устлан добротным серым ковром. Здесь было безупречно чисто. Большинство жильцов, вероятно, работали в посольствах, мимо которых мы проезжали.
Как только он вставил ключ в дверь квартиры 107, меня ударил запах свежей краски. Он указал вдоль коридора. «Коляски нет. Кофе? Пойдём в гостиную. Везде слишком много испарений. Извините за беспорядок. Вы же знаете, как это бывает при переездах».
На самом деле нет. Я не лгал Джорджу: вся моя жизнь уместилась в двух ручных кладях.
Двери двух спален справа были открыты. В каждой из них на полу лежал матрас, а рядом лежали кучи коробок и одежды.
Гостиная была ослепительно белой. Штор пока не было, но были телевизор, видеомагнитофон и музыкальный центр с красной светодиодной подсветкой. Похоже, старый ковёр не собирались оставлять: он был покрыт свежими пятнами краски. Всё остальное – детские вещи, пеленальные столики, сумки для подгузников и запах талька. В углу стояла голубая люлька на подставке, а над ней – пластиковый мобиль со звёздами и плюшевыми мишками.
Я видела целую россыпь фотографий всех троих на каминной полке. Было даже несколько полароидных снимков Хлои, где она была одна, очень синяя и сморщенная. Как обычно делают гордые родители, наверное. Эти фотографии, наверное, были первым, что они распаковали.
Он открыл коробку, в которой лежали стопки контрольных листов и фотографий, тщательно упакованных в пластиковые конверты.
«Ты был занят».
«И еще кое-что. Посмотрим, что ты об этом думаешь».
Он пошел на кухню, оставив меня одну.
Джерри действительно проделал долгий путь с тех пор, как носил на шее подарок от мамы на день рождения. Он освещал всё: от войн в Эфиопии и лагерей беженцев в Газе до Папы Римского, рыдающего в трущобах, которые напоминали южноамериканские.
Джерри что-то громыхал на кухне, пока я подносила к свету один за другим контрольные листы.
Когда открылось раздаточное окно и появился поднос с кофе и кружками, я поднял ламинированную первую страницу New York Times. «Эта фотография Судана — одна из твоих?»
Крошечная голодная девочка, по сути, мешок с костями, сгорбившаяся голышом в грязи. За ней, наблюдая за каждым её движением, стоял стервятник. Дело было не только в фотографии. Рядом с ней красовалась реклама часов Cartier за несколько тысяч долларов.
Джерри высунулся из люка. «Хотел бы я. Это одна из работ Кевина Картера. Он уже умер. Он получил за неё Пулитцеровскую премию».
Когда я встал, чтобы забрать поднос, в замке повернулся ключ.
«Они вернулись». Впервые в его голосе прозвучала легкая тревога.
Я позволил ему заняться семейными делами, а сам подошел к дивану и вылил содержимое на упаковочный ящик. Мне был виден коридор.
Рене была в джинсах и длинном, толстом, ворсистом нейлоновом пальто, какого-то сине-зелёного цвета. Она шикнула на него, когда он подошел поцеловать её. Хлоя спала. Когда Джерри начал вытаскивать ребёнка из коляски, она сбросила пальто и подошла ко мне. Её улыбка стала шире, но голос звучал тихо. «Ну, привет!» У неё было счастливое, простое лицо на маленьком худеньком теле. Каштановые волосы были собраны на затылке, и на ней не было макияжа. «Я Рене». Она протянула руку. Мягкая, испачканная краской.
Я надеялся, что пары перебьют запах маргарина, который я носил с собой, и сам широко улыбнулся. «Знаю, он мне всё о тебе рассказал». Это было банально, но я не знал, что ещё делают в таких ситуациях. «Я Ник».
«Я тоже всё о тебе знаю. Парень, который спас жизнь Джерри в Боснии».
Она гордо подвела меня к люльке, Джерри осторожно положил туда ребёнка и скрылся на кухне. «А это Хлоя». Я опустила взгляд, но мало что разглядела. На ней была шерстяная шапочка, и она была по уши укутана в одеяло.
Боль в груди исчезла, пока мы ехали сюда. Теперь её сменило другое чувство. Возможно, это была зависть. У них было всё, что, как мне казалось, я хотел.
Кажется, пришло время прошептать несколько правильных звуков. «О, какая она красивая, правда?»
Рене наклонилась к люльке, не отрывая взгляда от спящего лица. «Разве она не справедлива?»
Мы сели за стол, выпили кофе, и она извинилась за беспорядок. «Мы всё собирались занять столик».
Я подумал, что лучше приложить усилия, прежде чем воспользоваться первой же возможностью пройти через парадную дверь и выбраться оттуда. Я указал на упаковочный ящик и улыбнулся. «В прошлый раз, когда я переехал, у меня был такой. Мне он даже понравился».