— Хлебни разок как следует, — прошептал Оскар на ухо Агне.
Агне опрокинула в себя рюмку и уставилась в тарелку.
— Вот и в нашей семье застучали доски, — громко сказал один из дядюшек.
Тетя Каролина была первой из пяти братьев и сестер.
Мать Оскара всхлипнула.
Вскоре за столом пошли воспоминания.
Вспоминали все те же истории детства, далекого и прекрасного детства.
Как рано всем им пришлось начать работать. Едва окрепли, как стали пастухами. Едва успели попасти коров, как им уже дали вожжи в руки.
— Помню, мы с матерью шли как-то через лес, — начал старший из дядюшек, — над кронами деревьев повисла грозовая туча. Средь бела дня стало совсем темно. Деревья стояли не шелохнувшись, ливень еще не успел разразиться. На маленькой просеке, куда мы пришли, росла земляника. Все вокруг было красно. Я отстал от матери и начал обеими руками запихивать ягоды в рот. Мать обернулась и посмотрела на меня с искаженным лицом. Она с трудом наклонилась и схватила с земли палку. Огрела меня по спине. Стала буквально избивать. Я ничего не мог понять. Были сумерки, была земляника и полное безветрие. Я почему-то не решался заплакать. Мать оттащила меня подальше от пней, кинула палку и крепко взяла за руку. Мы торопились. Едва успели выйти из лесу, как грянул гром. Вдруг стало ослепительно светло. Мать вскрикнула. Зубы ее стучали. Я едва понял, что она велит сделать. Она приказала мне бежать через поле за помощью. Я отнекивался, мне было страшно.
И все-таки побежал через поле. Я бежал и ревел. Ненавидел мать, которая погнала меня одного в грозу.
Потом на лошади приехал отец, подобрал на опушке леса мать с только что родившейся Каролиной и привез их домой.
После рассказа дядюшки выпили красного клубничного вина. Агне по-прежнему смотрела в тарелку. Оскар жевал бутерброд с рыбой, полной мелких костей. Внезапно за окном показалось солнце, бледно-желтое и продолговатое, как лимон. Желтый свет упал на лицо Агне, и она нахмурилась.
И снова они наперебой заговорили о своей ранней юности и подневольном труде.
Вайра, встав за спиной матери Оскара, тихим голосом пожаловалась ей, что не знает, как поступить с вещами тети Каролины. И Вайра, и мать Оскара глядели на большую картину, написанную маслом, с которой на них смотрели окна домов какого-то неизвестного города и балконы с горшками роз.
Теперь подал голос самый младший из дядюшек, про которого не уставали говорить, что он не сын своего отца.
У Оскара, когда он смотрел на дядюшку, невольно появлялась в уголках рта усмешка. Как странно звучало это в наше время: сын своего отца, не сын своего отца. Теперь, когда каждая женщина могла при желании прибегнуть к помощи специального института и выбрать среди генетических кодов доноров наиболее для себя подходящий, личность отца теряла всякое значение. Разумеется, сила инерции старых суждений была велика, точно так же, как не перевелись еще отставшие от времени и выжившие из ума люди, которые гнушались крематорием.
Что же все-таки хотел сказать младший дядюшка? С каких лет пришлось ему начать вкалывать?
— Субботними вечерами мы всей семьей собирались в большой комнате и пели.
Все неловко молчали.
— Мы садились в круг и пели.
Никто не решался кашлянуть.
Почему у всех у них вдруг стали такие торжественные лица?
Оскар попытался представить этих братьев и сестер в какой-то большой комнате. В комнате тепло. Печь накалена. Летом, после дождя, в раскрытые двери струится запах мяты. Умиротворенные люди сидят в сумерках при свете керосиновой лампы и поют. Просто так, потому что им хочется.
Кто-то чиркнул спичкой и зажег сигарету.
Кто-то вздохнул.
Мать наклонилась поближе к Оскару и прошептала:
— Помнишь, как мы сидели вечерами и пели. Приходили Каролина с Вайрой, они тоже садились в круг и начинали подпевать.
— Ты помнишь, Вайра? — спросил Оскар у двоюродной сестры.
Вайра прищурила глаза и медленно покачала головой.
то время, как остальные работники УУМ'а попивали у камина свой утренний кофе, шофер Ээбен был занят по горло.
Получив на почте мешки с письмами и погрузив их в пикап, Ээбен заводил мотор, чтобы ехать обратно. Каждое утро он вынужден был возвращаться в УУМ иной дорогой. Рээзус неоднократно предупреждал его: местонахождение УУМ'а не должно быть раскрыто. Неразберихи и неприятностей не оберешься, если жалобщики и люди, вносящие предложения, начнут лично являться в УУМ.