Оскару стало вдруг жаль мать, и он заерзал на стуле. Порыв нежности захлестнул его, наполнив чувством сожаления и вины. Он обязан был вынуть это лезвие из качалки. Вынуть сам, раз он его туда запрятал.
Наконец Оскара осенило. Хорошо, что он подумал о матери. Теперь ему стало ясно, почему червь неопределенности подтачивал его.
В его ушах прозвучали будто сейчас произнесенные слова матери. Хотя в действительности они были сказаны на похоронах тети Каролины.
«Помнишь, мы сидели вечерами вместе и пели».
Оскар снова слышал эти слова матери, вызванные рассказом младшего дядюшки. Это он, дядюшка, внезапно заставил всех удивленно замолчать. Ведь это он сказал:
— По субботам мы всей семьей собирались вечерами в большой комнате и пели.
Оскара больно кольнуло при мысли, что Керту никогда и нигде не сможет сказать о своих родителях:
— Мы просто садились в кружок и пели.
заднюю дверцу автобуса, напирая на Оскара и тесня его вперед, втискивались все новые и новые пассажиры. Он прислонился плечом к углу водительской кабины, стараясь удержать равновесие, и напряг одеревеневшие от сидячей работы мышцы — не мог же он допустить, чтобы в этой давке сломали его гитару. Бумага, в которую ее завернули в магазине музыкальных инструментов, промокла от снега и порвалась. Какие-то обрывки, точно крупные теплостойкие снежинки, белели на струнах.
Говорят, что ключицу легко можно сломать. Оскар попытался найти плечом более удобное положение.
Из кабины водителя просачивался запах дизельного топлива. Шофер в сером джемпере грубой вязки медленно поворачивал руль. Перегруженный автобус осторожно проехал мимо стоящих на обочине машин — очевидно, было скользко. На арматурном щитке то и дело вспыхивал индикатор указателя поворота. Оскару почему-то почудилось, что там подмигивает красным глазом какая-то женщина. Очки Оскара запотели. С большим трудом он достал из кармана платок и, не снимая очков, протер стекла.
Когда автобус подъезжал к следующей остановке, индикатор снова зажегся, и Оскар понял, почему ему померещилась женщина. Оказывается, шофер приклеил к арматурному щитку вырезанную из журнала фотографию какой-то красотки таким образом, что когда включался индикатор поворота, в левом глазу женщины начинал мерцать красный огонек.
При виде женщины с сатанинским красным глазом Оскар почувствовал себя не таким уж идиотом. До этого момента он все время испытывал неловкость из-за своей гитары.
— Гитару? — спросила молоденькая продавщица магазина и усмехнулась.
— Вот именно, — ответил Оскар. — За роялем зайду завтра.
Человека на каждом шагу подстерегает опасность стать жертвой моды и сопутствующих ей предрассудков. Гитара в последнее время была монополией одних лишь мальчишек, точно так же, как записью музыки на магнитофонную ленту занимались только женщины пенсионного возраста.
Подростки с ломающимися голосами и прочие юнцы с еле заметным пушком на лице оттерли Оскара от прилавка. Парни держали в руках гитару и со знанием дела громко обсуждали ее качества. Когда же Оскар все-таки установил контакт с продавщицей и в конце концов настолько осмелел, что даже попросил упаковать приобретенную гитару, парни, прищурившись, взглянули на него, демонстративно пожали плечами, и один из них сострил что-то насчет третьей молодости.
Входя в автобус, Оскар подумал, что и здесь он, возможно, вызовет смех. В страшной давке струны гитары на миг коснулись спинки сиденья, и на весь автобус громко дзинькнуло. Оскар втянул голову в плечи и только теперь, встав так, чтобы прикрыть телом предательскую бандуру, почувствовал себя лучше.
Вздор, успокаивал себя Оскар. Он же толстокожий, ничто не должно волновать его.
Говорят, человека легче всего вывести из привычного состояния, когда он устал, угнетен или рассержен.
Сегодня утром Оскар проснулся с тяжелой головой.
Согласно советам модных психологов, он начал сразу же внушать себе: ты здоров, доволен, относительно свободен, с тобой ровным счетом ничего не произошло. И о, чудо, настроение у него скоро исправилось, и даже стало казаться, будто какой-то тихий прекрасный звон сопровождал каждый его шаг. Выйдя из автобуса, он пошел, печатая следы на только что выпавшем искрящемся снегу, а в ушах у него все еще звучал этот таинственный и нежный звон, напоминавший ангельское звучание арфы — или что-то в этом роде.