Молчание Бениты окрылило Эльмара, и он поспешил поделиться с хозяйкой Рихвы своими приятными впечатлениями.
— Поволокли девчонку сюда. Когда были уже у самого сарая, поняли: зря заткнули ей рот платком. Она и не собиралась рассуждать. Она была полностью согласна с нами. Девчонка, очевидно, тоже устала от тех, кто рассуждает. Карла налил полный штоф самогона и отправил его вкруговую. Совсем как у древних эстов. Никто не гнушается пригубить после другого. Все мы братья. Ну и пошло — круг, еще круг, и никто не рассуждает. В конце концов штоф пошел писать круги с такой быстротой, что только успевай протягивать руку и отхлебывать положенный тебе глоток. Я столько раз поднимал этот проклятый штоф, что у меня аж плечо заболело. Вся спина взмокла. Девчонка артачилась. Женщины всегда ломаются поначалу. Я подержал штоф у ее рта, а Йоссь приподнял его за донышко и вылил девчонке в горло. Этак лучше всего, как тут будешь спорить, ежели живительная влага сама тебе в горло течет.
Карла перестал храпеть и запел:
— О моя девушка, моя Марлен…
— Молчи, заморыш! — прикрикнул на него Эльмар.
— Ты что, болван, идолище лесное, цепляешься! — вяло выругался в ответ заморыш Карла. — Что же, выходит, я дерьмовей всех, раз вы меня последним оставили? Могли бы по крайности двух девчонок привести. Мой старик, когда ездил на ярмарку, всегда привозил каждому по сахарной булочке, — буркнул Карла.
В течение всего разговора цыганка даже не шелохнулась.
Внезапно у Бениты шевельнулось подозрение. Она с быстротой молнии нагнулась и убрала волосы с лица девушки.
Веки у цыганки были опущены. Приподняв одно из них, Бенита увидела неподвижный зрачок. Но девчонка тут же затрясла головой, словно отгоняя муху, и открыла глаза. Ее тупой масленый взгляд обжег Бениту. Девчонка почему-то потрогала свою грудь, однако даже не сделала попытки прикрыть ее.
— Дитятке жарко, — хихикнул Эльмар. — Картофельная сивуха, от нее всегда тело горит.
Кустас зевнул, почесал голову, стряхнул с волос сенную труху, затем внезапно сел и хрипло спросил:
— В чем дело? «Ваньки» уже пожаловали, что ли?
— Нет, спи спокойно, — бросил Эльмар.
— Кустас, а где твоя толстуха? — крикнул заморыш Карла.
— Сварил на мыло, — сонно пробормотал Кустас и, растянувшись, снова захрапел.
Карла заржал.
— Ну и дал господь этому человеку сон! — снова хихикнул Эльмар. — Раз в день встанет на минутку, спросит, жива ли еще его толстая баба в лаурисооских хоромах и не пожаловали ли уже «ваньки», услышит на первый вопрос «да», а на второй — «нет», опрокинет то ли с радости, то ли с горя чарочку, закусит мясом и завалится дальше спать. На храпе Кустаса можно было бы силовую станцию запустить.
Бенита неподвижно стояла на месте. Один странный вопрос не давал ей покоя. Если человек — бесспорно скотина, то почему в таком случае скотина — не бесспорно человек?
— Бог мой, ты ведь тоже достойная женщина, — сказал Эльмар Бените. — Ты тоже не говоришь, будто Йоссь говорит, что ты только и делаешь, что рассуждаешь. Ей-богу, я еще отобью тебя у Йосся!
— Жук — не мясо, а копейка — не деньги, — почему-то произнесла Бенита.
— Ну-ну, не издевайся над мужчиной, — повысил голос Эльмар.
— Бенита сказала это о себе, — вмешалась Элла, стоявшая в проеме сарая.
— У Эллы на плечах голова, Элле можно верить, — с ударением произнес заморыш Карла.
— Ох ты, мой миленький навозный жучок! — Эльмар протянул руки, норовя обнять Бениту.
— Оставь мою жену в покое, — продолжая лежать, буркнул Йоссь и зевнул.
— Ах, женщины, женщины, женщины в сарае… — запел на нарах заморыш Карла и стукнул себя кулаком в грудь.
Цыганка внезапным движением перевернулась на живот и ладонями зажала уши. Бенита, взглянув на спину девчонки, увидела торчащие позвонки, а на правой лопатке — продолговатое родимое пятно.
— Почему ты так спокойна? — прошептала Элла на ухо Бените.
Бенита и сама не поняла, каким образом ее рука вдруг поднялась и ударила Эллу по лицу. Сылмеская хозяйская дочь завизжала. Эльмар громко расхохотался, а заморыш Карла крикнул с нар:
— Ну и бабы! С форсом!
Бенита пошла, заставляя себя идти медленным, ровным шагом.
Вечерняя роса холодила ноги, над рекой поднимался туман. Верхушки берез горели в лучах заходящего солнца, последние усталые комары бессильно плясали над тропинкой.
— Бенита! — донесся со стороны оставшегося далеко сарая голос Эльмара.
На пойме резвились убежавшие из лазарета лошади.
Только теперь Бенита заплакала. Громко всхлипывая, она миновала стремнину, повернула к ольшанику и пошла вдоль берега. От запаха аира и легкого шороха камышей ей стало еще грустнее. Рыдания сотрясали и душили ее. Бенита казалась себе жалким навозным жучком, ползущим по навозной куче, какой в ее представлении был сейчас весь мир.