Роози взяла со стола керосиновую лампу и прошла в заднюю комнату. Через приоткрытую дверь Бенита видела, как Роози занавесила окно рваным одеялом. Затем она долго возилась в дальнем углу комнаты, который не был виден женщинам, сидящим на кухне. Бенита догадалась, что Роози прячет золотое кольцо.
— Ах, — жуя хлеб с мясом, пробормотала Линда.
— Роози! — умоляюще воскликнула старуха. — Налей и мне каплю, а то кровь стынет.
— Потерпи, потерпи, — из задней комнаты проворчала Роози.
Затем она вышла, неся в руке, тяжелый жестяной бидон. Осторожно опустив его на щербатый пол кухни, Роози отправилась за лампой.
Поставив лампу на стол рядом с миской, Роози сняла крышку с жестяного бидона. Мгновение поколебавшись, она взяла старухину кружку и отлила в нее немного живительной влаги.
— Слишком полный бидон, все равно прольешь, — извинилась она перед Бенитой.
— Славный человек этот коновал, — снова сказала Линда. — Одним махом освободились и от овец, и от хлопот.
— Ну, мне пора, — вставая и берясь за дужку жестяного бидона, решительно сказала Бенита.
— Как будешь жить без обручального кольца? — с осуждением произнесла Линда.
Старуха молча выпила свой самогон и прошепелявила:
— Рихваская молодуха, ежели по дороге встретишь смерть, направь-ка ее в Лаурисоо.
Нащупывая впотьмах ручку входной двери, Бенита все еще слышала за своей спиной невнятное бормотание старухи. Бенита ступила на крыльцо. Где-то громко залаял пес. Женщина вскочила в седло. Лай не смолкал и раздавался то спереди, то слева, то справа. «Словно какой-то бездомный пес», — подумала Бенита.
Бенита не принуждала лошадь бежать трусцой — жестяной сосуд оттягивал правую руку, а кроме того, ей не хотелось, чтобы ветки хлестали ее по телу и царапали лицо.
Постепенно глаза привыкли к темноте. И хотя Бенита угадывала окрестности, ей все же было жутковато — пес, находившийся неизвестно где, беспрерывно лаял.
Бените вспомнилась черно-белая собака Полла, жившая когда-то у них. Йоссь боготворил Купидона, а Полла боготворила Йосся. Когда Йосся призвали в немецкую армию и, уходя из дома, он заглянул к Полле, собака отчаянно завыла. Неделями ждала Полла возвращения Йосся. Затем потеряла надежду. Ничего не ела и совсем отощала. Бенита отвязала пса. Однажды, когда Бенита стояла посреди двора и смотрела на дорогу, Полла подошла к ноге хозяйки и упала на только что выпавший мокрый снег.
Так она и не дождалась Йосся.
енита отворила дверь рихваскои кухни, навстречу ей хлынул пар, дым и шум голосов. Наверное, никогда в этой комнате не собиралось сразу столько народа. Разве что в страдную пору, хотя Бенита предпочитала кормить работников во дворе, если хоть сколько-нибудь позволяла погода.
Парабеллум и Рикс выглядели отдохнувшими. Они с довольным видом сидели за кухонным столом и курили. Муж толстозадой Армильды Яанус в нерешительности стоял около них и пытался принять участие в вялой беседе. Унылая пара средних лет, которая, по сведениям Парабеллума, везла с собой соль и железо, сидела на ящике для дров. Каарел притулился на табурете возле кладовки, а Минна, словно постовой, стояла у порога двери, ведущей в комнату, и держала за руку Роберта.
Армильда, поставив таз с теплой водой на пол, поближе к плите, взяла с печного карниза щетку и велела детям мыть ноги. Кулливайнуская Меэта дремала, стоя у плиты, ее ребята шныряли по кухне и от нечего делать размахивали руками. Армильдин Яанус, отойдя от мужчин, подошел к вешалке с рабочей одеждой — видимо, чтобы сообщить что-то важное стоявшему там мужу Меэты. Яанус, словно его мучил зуд, все время переступал с ноги на ногу. Рабочие ботинки, находившиеся под вешалкой, путались у него под ногами, и он носком сапога запихнул их подальше в угол.
Бенита прошла на середину кухни и, перекрывая шум, крикнула:
— Здравствуйте, добрые люди!
Разговор оборвался, все смотрели на молодую хозяйку Рихвы.
— Принесла пуд самогона, — громко сказала Бенита и со стуком поставила жестяной бидон на пол.
Лицо Рикса расплылось в широкой улыбке. Минна рванула к себе потянувшегося было к матери Роберта и окинула невестку злым взглядом.
— Раз уж эстонский народ решил оставить свою родину, — звонким голосом начала Бенита, — то на прощание следует пропустить по четвертинке.