Старуха, еще больше взвинтив свой голос, принялась обнажать нутро Бениты. Она проклинала похоть молодой женщины, ее обманчивую сущность, коварство, злобу, ничтожество, скупость и жадность. Она назвала молодую хозяйку Рихвы самым гнусным человеческим отребьем, когда-либо существовавшим под солнцем. Трехдюймовка разошлась, ее рот походил на пушечное жерло.
Наглость Трехдюймовки парализовала людей, стоявших во дворе. Раскрыв рты, вытаращив глаза и опустив руки, они словно утратили способность двигаться. Очевидно, они никогда не слышали сразу столько мерзостей.
Со свистом вобрав в легкие воздух, Трехдюймовка снова стала перебирать части человеческого тела, употребляя ошеломляющие сравнения.
Войдя в раж, Трехдюймовка брызгала слюной и щелкала костлявыми пальцами.
Молларт, бледный как полотно, с медлительностью лунатика вытянул вперед руку и ударил Трехдюймовку по лицу.
Старуха умолкла. Беспомощно захихикав, скосила глаза, ища Йосся. Но хозяин Рихвы исчез.
Трехдюймовка глубоко вздохнула, выудила из-под выреза своего лилового платья часы-медальон, переставила стрелку на прежнее место и, кивнув головой, сказала:
— Все.
рмильда схватила со скамейки подойник и вылила молоко на голову Трехдюймовки. — Получай, подлая!
С бровей Трехдюймовки вместе с молоком потекла черная краска. Мокрое лиловое платье прилипло к худому телу старухи.
Разгневанная Армильда потянулась за новым ведром, но кулливайнуская Меэта удержала ее.
— Прочь отсюда! — топнула ногой Меэта и стала размахивать перед Трехдюймовкой руками, словно отгоняя бешеную собаку.
Трехдюймовка показала женщинам длинный нос, сложила рот трубочкой и направилась к калитке. Вид у нее, когда она шла, был весьма жизнерадостный. Старуху словно не смущало, что она была мокрая и грязная. Тщательно притворив за собой калитку, Трехдюймовка крикнула через плечо:
— Завистливые душонки! Завистливые душонки! — и хрипло рассмеялась.
Бенита исчезла со двора. Молларт нервно шарил в карманах. Леа Молларт подошла к своему бывшему мужу и, вынув папиросу из своей сумки на длинном ремне, протянула Молларту:
— Впервые в жизни ударил человека, да еще женщину, — закуривая, пробормотал Молларт.
— Да разве это человек! — утешая его, сказала Леа.
Говорить больше было не о чем. Скованные неловкостью, они постояли еще несколько минут, избегая смотреть друг на друга.
— Ты пешком? — найдя тему для разговора, спросил Молларт и украдкой взглянул на постолы жены.
— Как и ты, — ответила Леа.
— Я нашел среди своих вещей несколько твоих книг, — вспомнил Молларт. — Когда вернемся — заходи. В Тарту не пришлось встретиться, — застенчиво улыбнулся он.
— Благодарю, — равнодушно ответила Леа. — Думаешь, придется возвращаться домой?
— Похоже на это, — кивнул Молларт.
— Что нас ждет? — устало спросила Леа.
— Будем держать кулак, чтобы судьба смилостивилась над нами.
— Пока дышишь — надейся. Кое-кто нервничает побольше нас, — сказала Леа и махнула рукой в сторону амбара, где, сжав руками голову, сидел Рикс.
— Я его где-то видел, — заметил Молларт.
— Я тоже все время Думаю, где я встречала этого человека, — оживилась Леа Молларт.
— Может быть, в университете? — предположил Молларт.
— Я уже спрашивала у него. Он увильнул от ответа и стал утверждать, что к старости вся их многочисленная родня становится на одно лицо. Может быть, я его с кем-то спутала.
Они снова потеряли нить разговора. Молчание и то, что они оказались рядом, угнетало их, быть рядом было тяжело, но ни один из них не решался отойти первым.
К счастью, на крыльце дома появилась Минна и позвала всех есть молочный суп.
На дворе стихло. По затоптанной траве бродили лишь куры следом за петухом. Но и они, сделав круг, исчезли в кустах сирени. Пес залез в конуру и одним глазом выглядывал оттуда. Сбитый с толку суматохой последних дней, пес уже не знал, надо ли вообще еще что-то охранять здесь, в Рихве.