Оскар украдкой огляделся. От удовольствия ему захотелось потереть руки — сегодня Пярт Тийвель и Керту не выследили их. Видимо, в каком-то из радаров перегорела крошечная, с мизинец, лампочка.
— И потом, эти ненормальные охотники за сувенирами, — продолжала Ирис. — Они заказывают шампанское, сами открывают бутылки и пускают пробки прямо в светильники. Как только разобьют один, кидаются, сбивая друг друга, собирать осколки. Якобы они приносят счастье. Есть и такие, кто ножом вырезает куски паркета или линолеума, чтобы унести с собой. Теперь мы заказали чугунные светильники и просверлили в них отверстия для света. Авось продержатся дольше, если эти любители не будут являться с молотками и зубилами.
Оскар хотел что-то вставить, но Ирис не позволила перебить себя.
— Инженер по посуде жалуется, что каждый день приходится списывать сотню кофейных чашек — любители отламывать ручки стали весьма распространенным видом посетителя. Чем больше ручек от чашек молодой человек подарит своей девушке, тем лучше она будет к нему относиться. Девушки пришивают ручки к подолу юбок как украшения.
— У тебя их еще нет? — Оскар наклонился и заглянул под стол.
— Мне обещали по знакомству достать маленькие коровьи колокольца, — прошептала Ирис и рассмеялась.
Оскар занервничал. Он хотел перейти к более важной теме и услышать в конце концов решение Ирис. А она без умолку рассказывает о всяких случаях в ресторане-гиганте «Форум» и почти никак не реагирует на прикосновения и взгляды Оскара.
— Ирис, — прервал ее наконец Оскар. — Не пора ли нам что-нибудь предпринять?
— Хочешь уйти? — спросила Ирис с тенью легкой обиды в голосе.
— Нет, я бы хотел, чтобы нам никогда и никуда не надо было уходить. Чтобы мы были вместе. Постоянно. Навсегда.
Оскар вложил в свои слова все те чувства, которые в старину считались прекрасными и благородными. Искренность, задушевность, преданность — Оскар даже сам удивился — чувства эти звенели в его словах, подобно колокольчикам. Это было удивительно для слуха.
— Ты кузнечик, который стремится прыгать против ветра, — после небольшой паузы заметила Ирис.
— Я, по крайней мере, героический кузнечик, который не боится бури.
Ирис что-то пробормотала.
Оскар заерзал на стуле. Собравшись с духом, он требовательно и несколько раздраженно сказал:
— Надо, в конце концов, внести ясность.
— Я к этому не готова, — просто ответила Ирис.
— Почему?
— Нет такого мерила, которое определяло бы, готов человек или нет. Здесь играет роль интуиция.
— Чем я плох? — обиженно спросил Оскар.
— Пярт Тийвель тоже неплох, — Ирис пожала плечами. — Дело во мне. Долго ли я пробуду с тобой? Есть ли в этом смысл?
У Оскара от гнева перехватило горло. Ему захотелось тут же схватить Ирис в охапку и сжать ее так, чтобы она громко закричала от боли. Но мгновением позже, глубоко вздохнув, Оскар немного успокоился и попытался припомнить, желал ли он когда-либо причинить кому-то физическую боль? Такого случая он припомнить не мог.
— Я позабочусь о квартире, — сказал Оскар хриплым голосом. — Ты должна. Я так больше не могу.
Ирис взглянула на него с легкой улыбкой.
— Я никого, никого до тебя… — пробормотал Оскар, но вовремя спохватился. Здесь было не место для подобных признаний.
— Может быть, это только кажется, — сказала Ирис и положила свою руку на руку Оскара.
— Почему же ты тогда встречаешься со мной по вечерам? — Оскар все еще надеялся услышать от Ирис что-то определенное.
— Не знаю, — ответила она. — Мне просто нравится.
— И ничего больше? — испугался Оскар.
— Не знаю, — предпочла Ирис неопределенность.
— Ты легкомысленная! — вырвалось у Оскара.
Брови Ирис слегка приподнялись, она близко наклонилась к Оскару и сказала:
— Пярт Тийвель знает меня лучше, но он никогда не осмеливался упрекать меня.
Оскар приуныл. Вульгарный назойливый тип, которого дальше дверей не пускают. Пярт Тийвель может с полным правом издеваться над ним. Однако Пярт Тийвель вовсе не так уверен в Ирис, как старается показать. К чему было в таком случае инсценировать эти дурацкие ухаживания за Керту? К чему было таскать ее за собой и мозолить всем глаза?
Голова у Оскара гудела.
Ему хотелось бежать отсюда. Нырнуть в УУМ, спуститься по лестнице в подвал, включить обогреватель в грязевом бассейне, разуться и сойти по белой лестнице вниз. Нет, прежде чем это сделать, он на мгновение остановится у лазерной зажигалки, поднесет к ней сигарету, посмотрит, как шаровая молния воспламенит ее, а затем сделает несколько глубоких затяжек. Он постоит в бассейне, положив руки на металлический лист Виктории Регии, и все спокойно обдумает. А потом шагнет через барьерчик в дальний угол бассейна, где журчит теплая вода, смывая с ног грязь. После этого он опустится на стул перед сушильной машиной и долго будет сидеть так, подставив ноги под вращающиеся мохнатые диски, досуха вытирающие ноги.
Да, Луклоп тысячу раз был прав, когда, опираясь на науку, перестроил подвал УУМ'а. Современному человеку, который в сфере человеческих отношений становится все беспомощней, грязевая культура совершенно необходима для успокоения нервов или, по крайней мере, для того, чтобы сохранять свое тело в форме.
Оскар посмотрел на Ирис, которая сидела тут же, на расстоянии руки от него, и ему показалось, что он знает эту женщину целую вечность. И все же светлое лицо Ирис таило в себе что-то необъяснимое, и проникнуть в это необъяснимое было невозможно. Оскар подумал о том, насколько поверхностными и инертными были слова, которыми они только что обменялись и которые никуда не могли привести их.
А ведь всегда было так просто. Со всеми этими Эриками, Мариками, Анниками и Вийвиками. По крайней мере, со стороны Оскара. Все более сложные чувства, когда он соприкасался с этими женщинами, оставались в дремотном состоянии. Должно быть не только у него, но и у них, подумал Оскар и почувствовал, как от презрения у него в горле образовался ком.
А может быть, он и сам слишком редко проявлял желание проникнуть до конца в суть каких-то вещей? А если и пытался это сделать, то не чересчур ли быстро уставал? До сих пор где-то внутри у него гнездилось то странное и непонятное чувство, которое охватило его на поминках тети Каролины. Когда заговорили о старом обычае собираться вместе и петь. Он даже купил впоследствии гитару, надеясь хоть на миг создать у себя дома такой же уютный кружок, приятный и непринужденный. Все кончилось тем, что гитара была разбита в щепки о спинку стула. Она породила лишь отчуждение и досаду — злой взгляд Агне и усмешка Керту не выходили у Оскара из головы.
— Ирис, — сказал Оскар.
Ирис рассеянно подняла веки.
— Да?
— Говорят, что где-то есть озеро, со дна которого слышится колокольный звон. Поедем туда?
Ирис не ответила.
Оскар вздрогнул. Почему его преследуют озера? Чтобы избавиться от воспоминаний о сне, он деловито произнес:
— Пойдем, здесь душно и шумно.
Потом они немного побродили по пустынным улицам, где по уже просохшему и чистому асфальту первый апрельский ветер гнал редкий снежок.
Оскар проводил Ирис на автобусную остановку. Его неодолимо тянуло в УУМ. Он решил сегодня еще раз нарушить распорядок — но, может быть, это уже не каралось так сурово, как раньше, потому что Луклоп доверил ключи от УУМ'а всем начальникам отделов.
Не зажигая света, Оскар направился к лестнице, ведущей в подвал, и стал спускаться по ступенькам, покрытым мягкой ковровой дорожкой. Словно из-под земли доносилась нежная музыка. Может быть, Луклоп велел установить над бассейном какую-то таинственную музыкальную машину?
Оскар, крадучись, двигался вперед, пока не дошел до перегородки. Ему открылась странная картина. На берегу бассейна сидел Ээбен с карманным роялем в руках и наигрывал вальс. Его дочь, в школьной форме, в сползающих чулках в резинку, с торчащими косичками, раскинув руки, старательно танцевала на белом краю бассейна.
Оскар смотрел, как зачарованный. Кто знает, сколько времени они провели здесь таким образом, во всяком случае, не похоже было, что они собираются уходить. Закончив одну мелодию, Ээбен начал новую. Девочка танцевала в темпе, легко и ритмично. Пока Оскар украдкой наблюдал за ними, Ээбен не перемолвился с дочкой ни единым словом.