Платье Флер, которая сидит, поджав под себя ноги, мягко струится по земле, рука со стаканом виски протянута к луне, Флер смотрит сквозь него на небесное светило.
У этой изнеженной и привыкшей к праздной жизни женщины нет ничего общего с Урсулой.
Маленькая и бесстрашная труженица, Урсула и после двадцати пяти лет оставалась по-девчоночьи худенькой, бегала как жеребенок, предпочитала простую, как у школьницы, одежду и поэтому еще больше походила на подростка.
Однажды вечером Урсула обхватила меня за шею и, по-детски всхлипывая, рассказала, как днем ее обидели до глубины души. В ее кресло, едва уместившись в нем, уселся здоровенный мужчина. Пациент нерешительно открыл малюсенький рот над отвислым подбородком, белки его глаз в мельчайших красных прожилках беспокойно забегали по сторонам, взгляд выражал отчаяние и мольбу.
Пациент пришел удалить больной зуб. Урсула сделала ему укол и через положенное время подошла к нему с щипцами, за эти полчаса страх мужчины неизмеримо возрос, и он заорал на весь зубоврачебный кабинет: я не позволю этой девчонке измываться надо мной! Находившиеся в кабинете пациенты вздрогнули, врачи остановили бормашины, разговоры смолкли, Урсула, хрупкое создание, стояла на виду у всех с щипцами в руке, от стыда ей хотелось спрятаться за спину здоровенного мужчины. Кончилось тем, что зуб удалил другой врач.
Бесстрашная Урсула была доведена до отчаяния. Почему я такая маленькая. Даже ты называешь меня колибри! — жаловалась она, уткнувшись мне в грудь. А ведь у меня сильные и ловкие руки, я могу в один момент вытащить зуб с каким угодно крепким корнем! Урсула не выносила, если затрагивали ее профессиональную гордость.
Ловкость и сноровка пришли к ней не без труда. То, чем обделила ее природа, она компенсировала ценой непрестанных усилий.
Обрести силу и мастерство — вот что постоянно заботило Урсулу. Не проходило и дня, чтобы она не делала физзарядки. Я, актер, порой не проявлял должной заботы о своем теле. Урсула же по утрам, подобно жонглеру, подбрасывала гантели. Сидя перед телевизором, мяла в руках теннисный мячик или вышивала. В самом деле, пальцы у нее были гибкими, как у пианистки, и сильными, как клещи. Однажды, когда Урсула была дома одна, к ним в квартиру пытался вломиться какой-то пьяный. Урсула одним-единственным приемом довела скандалиста чуть ли не до обморочного состояния: она схватила его за распухший нос и потянула. Вырвавшись из ее тисков, мужчина пустился наутек. После Урсула смеялась до слез: нос мужчины хрустнул под ее пальцами, словно кочан капусты, а маленькие глазки внезапно стали огромными, как блюдца.
Вышивание, задуманное поначалу как тренировка пальцев, превратилось впоследствии в страсть. Помимо усвоенных навыков, у нее открылся редкостный дар. Наши наволочки украсились романтическими букетами цветов, а полотенца — монограммами, на юбках Урсулы появились фиалки и маки, на блузках — подснежники и еще какие-то нежные диковинные цветы. Порой, разглядывая готовую вышивку — лицо довольное и одновременно озадаченное, она бормотала: вдруг я ошиблась и выбрала не ту профессию?
Когда после успеха в фильме обо мне забыли, я тоже не раз сомневался: может, и я выбрал не ту профессию?
В любом обществе Урсула в своих платьях, отделанных вышивкой, производила фурор. Стоило ей только появиться, как с женщинами начинало твориться что-то непонятное. Как завороженные, они тянулись к Урсуле и кругами ходили вокруг нее.
Надо же, я утратил чувство времени и пространства. Парил в воспоминаниях рука об руку с Урсулой. Остальные меж тем разговорились, их голоса становились все громче и громче.
Что ж, они под защитой ночи и потому могут излить свою душу.
Я навостряю уши.
Обсуждают побег?
— Достать бы большой кусок пластиката и сделать оболочку воздушного шара, баллоны с водородом найдутся в мусорных кучах. Залезем в корзину, отпустим веревку и махнем в облака, — с воодушевлением заявляет Жан.
— И сразу же попадем на экран какого-нибудь локатора, небольшой снаряд — и от нас лишь мокрое место.
Это говорит Уго.
— Вправе ли мы вообще желать большего, чем заслуживаем? Случайность — это не оправдание.
— Закон великой эпохи — фактически человечеством правят миллионы мелких случайностей, — тихо, будто и не споря, произносит Фред.
— Ты прав! — с жаром восклицает Эрнесто. — И мы по чистой случайности попали в этот переплет.
— Послушайте! — вмешивается Флер. — Знаете, о чем я подумала? Они могут невзначай прикончить нас, даже не подозревая, что произошло. Допустим, мы спрячемся под виварием. А они случайно выберут мишенью именно этот вагон и сбросят на него бомбу. И все, конец.
— Вполне логично! — одобрительно произносит Уго. — За это стоит выпить!
Он протягивает свою рюмку Флер. Остальные следуют его примеру. Флер не забывает и меня.
Уго потягивает виски и рассуждает: раньше убийца стоял со своей жертвой лицом к лицу. Укокошил, и дело с концом. Нынче же такой упрощенный способ изжил себя. Лучше не знать, что ты совершил. Предположим, рыскающей в океане подводной лодке дан приказ выстрелить ракетой по какому-то квадрату, обозначенному номером или кодом. Разве команде известно, кто погибнет? Не правда ли, какое гуманное кровопролитие! Никаких угрызений совести, картины ужасов не отчеканятся в мозгу, можно не бояться, что кошмары будут преследовать тебя. Даже количество жертв останется неизвестным. Кстати, он когда-то близко знал женщину, которая неоднократно пыталась покончить с собой. Нет, он ее не любил, но его мучил постоянный страх; что, если она действительно осуществит задуманное? Кому хочется быть свидетелем предсмертной агонии и видеть труп?
— И как же ты поступил? — с интересом спрашивает Эрнесто и в ожидании ответа делает изрядный глоток виски.
— Стерег ее как зеницу ока, отбирал у нее таблетки и лезвия бритв. Не знал ни сна, ни покоя. В конце концов сбежал, нервы не выдержали.
— Она жива? — продолжает допытываться Эрнесто.
— Не знаю, — отзывается Уго. — Меня это уже не касается. Может, все-таки положилась во всем на волю случая.
— Вот и им все равно, останется ли в каньоне хоть одна живая душа или нет, — замечает Фред.
— Очевидно, даже на бумаге не сохранилось наших следов. Мы давно перестали существовать. Сами виноваты, что до сих пор еще не уразумели этого, — говорит Майк и усмехается, не разжимая губ.
Все начинают ржать.
По спине пробегает дрожь. Я до дна осушаю свою рюмку.
Флер корчится от смеха, она быстро хватает бутылку и отхлебывает из нее. Жадно хватая ртом воздух, кричит тоненьким голосом:
— Мальчики, тащите еще виски! Может, последний день живем!
Расщедрившиеся мужчины без возражений исчезают в вивариях.
Флер ждет их, такое впечатление, словно она лишилась рассудка. Она противно хихикает, гладит Фара, причмокивая, целует его, снова дико хохочет, будто внутри у нее заведенная до отказа пружинка смеха.
Большие темные фигуры шумно спрыгивают из вагонов на землю. При свете луны все они кажутся приземистыми.
— И все-таки жаль, — усаживаясь, произносит Эрнесто. — Может, кто-нибудь станет оплакивать нас?
— Будь уверен, ни одна живая душа! — смеется Флер и трет кулаками глаза.
— Существует тысяча способов убивать, — принимается за старое Майк и пробует новый сорт виски.
Мне тоже хочется напиться до бесчувствия.
Они не жадничают, наливают и мне, виски льется через край стопки, никто уже не экономит драгоценный напиток. Правда, появилась одна лишняя глотка, ну да ничего, переживут. При этом они не обращают на мою особу ни малейшего внимания. У них своя компания, в которую постороннему не попасть. Вот и хорошо, что они не втягивают меня в беседу. Их разговоры о возможностях гибели разбередили мне старые раны, хотя я не видел ни предсмертной агонии, ни обезображенного трупа. На теле Урсулы не было ни единой царапины. Шейный позвонок, разводя руками, сказал доктор и выглянул в окно: его внимание привлек цветущий каштан. Все стало внезапно нереальным: разводящий руками мужчина в белом халате, цветущий каштан, утро того самого дня, когда я делал пробежку по лесу и наблюдал за тем, как рыжая дворняга гоняла по песчаной прогалине ленивую ворону.