В этот миг Ночной поезд старался не думать, что гнать с такой высокой скоростью, какую развивают нынешние поезда, для него опасно. И угля ненадолго хватит, а где еще после Бяла-Паланки придется заправиться — не известно. И еще много о чем он пытался не думать.
Однако Венеция, гондолы, серенады… Красота! Дыхание веков. Запах воды.
Он вздохнул.
— На земле немало счастливцев, но мы, к сожалению, не из их числа. Так что путь в Венецию нам заказан.
— Тогда к чему эти ваши вопросы? — Женщина закинула ногу за ногу.
Ноги ее были хороши. Так и хотелось их погладить, но поезд не осмелился это сделать и лишь вздохнул.
И женщина интуитивно почувствовала, что в чем-то допустила оплошность. Поэтому попыталась загладить свой промах и нежно провела рукой по табличке с надписью, запрещающей высовываться из окна.
— Вы плачете? — спросил старый Ночной поезд, на что она ответила:
— Не обращайте на меня внимания.
А ведь ее приглашали в Венецию. Много раз. Нужно было только согласиться. А она решилась едва сейчас. Но поезд, оказалось, не шел в Венецию.
— Я ведь еду в Горна-Оряховицу, в свое депо…
— Как в Горна-Оряховицу? — чуть не подскочила женщина. — С какой это стати в Горна-Оряховицу? Меня никто не предупредил, что этот поезд… Да и что я там буду делать?
Положение было настолько глупым, что Старый поезд не знал, смеяться ему или жалеть несчастную. Женщина было не первой молодости, над такими легко смеяться. А их надо жалеть…
— Как бы мне ни хотелось, но, к сожалению, ничего не могу поделать — расписание, — начал оправдываться поезд, — сами понимаете, какой-то порядок все же должен быть…
— Нет ничего невозможного, было бы только желание…
— Эх, — вздохнул Старый поезд. — Это у вас, людей, оно так, а у поездов иначе…
— Не разубеждайте меня, пожалуйста, очень вас прошу. Все вы одним миром мазаны: наобещаете золотые горы, Венецию и Гавайские острова, а потом оставляете нас посреди дороги. Спрашивается, почему? Да потому, что вы и сами не знаете, чего хотите от этой жизни, к чему стремитесь, вот почему.
Гудок Ночного поезда снова разрезал тьму. Уж он-то знает, к чему стремится. Боже мой, эти женщины могут сбить с панталыку даже поезд.
— Хорошо, успокойтесь, что-нибудь придумаем. И в самом деле: можно сделать крюк через Троян… Нет, в Трояне, кажется, пути в ремонте… Тогда через Дыбово… Где же надо повернуть на Дыбово, существует ли все еще эта линия или нет?
— Хотите знать, почему вы не экспресс?
— Конечно, хочу. Наверное, потому, что отказываюсь везти вас в Карлово.
— А мне туда и не надо. Вы не экспресс потому, что слишком осторожны и считаетесь со всем на свете.
— Кто это считается? — вскипел поезд. — Это я-то считаюсь? Ведь вы же совершенно меня не знаете…
Старому честному поезду стало больно от ее слов, но все же он задумался: а может, дамочка и права? И вправду, на протяжении всей своей долгой жизни он неизменно считался со всем и вся. Другие стремительно мчались по блестящим стальным рельсам, колесили по континентам и полушариям, а он, как заводной, маневрировал туда-сюда, перевозя солому и бревна, изредка к нему прицепляли пульмановский вагон, но чаще всего состав ездил без этого вагона. Да, права была эта синяя ворона, сначала показавшаяся ему такой маленькой и жалкой, которая потом, обогревшись и придя в себя, стала клевать в самое больное место.
Старый Ночной поезд сбавил ход и остановился.
— Какая это станция? — спросила женщина с тревожной ноткой в голосе. Как каждой женщине, ей было присуще сильное чувство интуиции.
— Ваша, мадам. Человек, который считается со всем, сразу прикинет, что отсюда до Карлово — рукой подать, только горы перевалить и всё. Так что скатертью дорожка!
— Но позвольте, как же так?..
— Я попрошу без этих «но» и «позвольте». Мне некогда.