На следующее утро я проснулся с высокой температурой, она продержалась целую неделю. Так что мне трудно сказать, что было дальше. Отец давал мне пить пронтозил рубрум (это такое лекарство). Хорошие были годы! И как не грустить по ним! Помню, от пронтозила я стал мочиться кровью. Испугался. Теперь-то мне смешно, я знаю, что то была не кровь, просто от лекарства моча приобрела такой цвет. Умирать буду — не забуду, как я, десятилетний мальчик, ходил по малой нужде в наш ужасный крестьянский нужник, как смотрел на бурую струю, исчезающую в зияющей темноте. В тот вечер — а он был июньский, теплый, пахло бузиной и самшитом — мы узнали, что Болгария объявила войну Англии, Америке и Канаде (если я какую страну и пропустил, то не нарочно). Домой отец вернулся радостный, навеселе, таким он бывал редко. Увидев, в каком он состоянии, я заплакал. Но он не спросил, каково у меня на душе, сказал только, что я должен быть спартанцем, стойко переносить боль, как братья Гракхи — кажется, их звали Гай и Тиберий. Если ошибаюсь, пусть читатель извинит меня: не люблю наводить справки в энциклопедических словарях. Так вот, попали эти братья в плен, один из них сунул руку в костер и, пока она жарилась, как шашлык, говорит своим врагам, мол, мы на вас плевали, вы нам ничего не сделаете, потому что у нас железный спартанский дух и ницшеанская воля к жизни, потому что сейчас начинается мировая резня, вскоре падут государства и династии, все превратится в пепел, низы станут верхами, а верхи — низами. Будут взрываться бомбы, будет страшно, спекулянты и бандиты, продающие людям дохлятину и отравляющие население пропагандой, предстанут перед судом народов. Отец говорил очень возбужденно, но меня беспокоила кровь, которой в моем организме с каждым днем становилось, как мне казалось, все меньше и меньше. Я вышел во двор. Жили мы как раз напротив церкви. Сейчас мне трудно перевоплотиться в тогдашнего десятилетнего мальчика, и что я думал в точности, трудно представить. Кажется, я решил двинуть в церковь, чтобы исповедаться и подготовиться к жизни на том свете. Однако церковь оказалась запертой, а под каменной оградой, там, где хоронят попов и самых важных в деревне, присев на корточки, постанывали двое. То были первые жертвы войны. На следующий день все село прошиб понос. Люди кляли на чем свет стоит дядю Ивана за его колбасу. Кругом царила паника. Только отец гордо расхаживал по селу и на все жалобы отвечал: «По закону я обязан вас предупредить. Что я и сделал. Теперь все злодеи попрятались по нужникам. Потому что по закону виновен не только тот, кто продает, но и тот, кто покупает. И прошу оставить меня в покое».
Арестовали ли тогда злодеев, скрывавшихся в нужниках, я не знаю, мне было не до того. Придавленный личной трагедией, я еле стоял на ногах. Цветочек нежный, травинушка, ненаглядный, незабвенный наш — вот так, как я представлял себе, будет причитать мама над моим гробом. А я лежу в гробу, стиснув зубы, и ни на кого не обращаю внимания. Потом я увидел себя ангелочком, возносящимся на небеса, в день Страшного суда я расскажу, как тут, на земле, обижают детей. Вероятно, такие мысли достаточно возвысили и очистили меня, потому что на следующий день после моего мысленного вознесения моча значительно посветлела. Помню, я взял из маминой черной сумки двадцать левов, купил себе книгу про приключения и мороженое, а на мелочь — свечку, и зажег ее в знак благодарности. Так меня учила мама. Когда мне было шесть лет, я попал под небольшую телегу. Тогда мать пошла в церковь и зажгла свечу. Столько лет прошло с тех пор, а этот мамин урок я помню: хочешь, чтоб с тобой творились добрые дела, надо знать, кого благодарить. Но не власть, не попа, благодарность надо засылать куда-то повыше.