Вдоль дороги — как и положено — медленно тянулись беззаботные и счастливые цыгане. Они тянули на поводке медведя. Все они, как один, за исключением медведя, были одеты с иголочки. Десятилетия спустя такую одежду — из натуральной конопли и пеньки — можно будет купить только в дорогих магазинах. Эти цыгане тащили с собой массу краденых вещей: цепи, хомуты и даже старинные венские часы, наигрывавшие «Кукушкин вальс».
Цыгане никуда не спешили, ибо еще не была открыта теория относительности и они не подчинялись ей. Так они и тащились, медленно, не торопясь, чтобы в нужный момент влиться в наш рассказ.
И это был как раз тот момент, когда наш дед Никлс, или Миклош, или Накоу, решил обратиться к одной из двух властей — неважно, к какой именно — и заставить ее выплатить ему миллион, выигранный в лотерею. По дороге он разработал два драматургических варианта. Согласно первому, он должен был спросить старую власть, какая помощь ей нужна, чтобы продержаться, пока она выплатит ему свою задолженность. В соответствии с другим вариантом, он мог примкнуть к новой власти, помочь ей разгромить старую и затем предъявить последней счет. Счет за то, что на протяжении многих лет она укачивала бедняка в тряпичной люльке, морила его голодом и травила всякими ядами, а перед тем, как отдать концы, посулила несчастному миллион. Услышав подобное обещание, душа бедняка озарилась ярким светом слепящей надежды, но в конце концов оказалась жестоко обманутой, ведь одной надеждой сыт не будешь. Оба плана были хороши, плохо было лишь то, что в глубине души дед не верил в возможность их осуществления. Он прикидывал другие планы, но все они, по его мнению, никуда не годились.
Именно в этот момент он встретил цыган.
— Здравствуй, бай Нако! Куда это ты так торопишься, уж не сгорели ли твои миллионы?
— Мать вашу! — процедила известная личность. — Откуда вы о них знаете?
— Цыгане ведают обо всем, что происходит в мире. Ты слышал о Дуде?
Это был табор Дуды. В то время как Дуда гадала на бобах и по всякой всячине, цыгане приценивались, что можно умыкнуть. Когда же они покидали село, все убеждались в том, что цыгане знают толк в гадании и что Дуда — незаурядная личность.
Как показали карты и бобы, миллиона моему деду было не видать, как своих ушей. Дуда знала и о многих других дедовых историях: о литаковской учительше, о гурковской девушке Кристине, которую он чуть было не пристрелил из своего ружья, будь оно трижды проклято!
Это старая, почти забытая история, но мне хочется поведать ее вам, чтобы удовлетворить ваше любопытство, хотя сейчас нам не до гурковских дев — решается судьба миллиона. Но так уж и быть. Однажды дед пошел охотиться на зайцев да вместо куцего чуть не подстрелил девушку, что укрывалась за кустом. От испуга Кристина потеряла дар речи — шутка ли, услышать свист над головой! Случись такое на поле боя — еще куда ни шло, а вот представьте, что вы спокойно сидите себе в кустах…
Так началась гурковская любовная баллада деда. Каждый день приходил он к девушке, приносил ей то одно, то другое. По селу поползли слухи, а дед переживал, что девушка по-прежнему молчит и плачет в его отсутствие. Так продолжалось день, два, три года, девять лет. Дед носил ей тыквы, фрукты, цветы, дичь, а бедная Кристинка все молчала и смотрела на него с немым укором. Я думаю, что при первой встрече дед не нарушил норм приличия и морали и не посягнул на свою жертву, поваленную наземь столь непочтенным образом. А если и посягнул, то сделал это назло чешущему язык гурковскому обществу. Когда общество начнет злословить и называть тебя таким-сяким, то, будь ты хоть ангел, в один прекрасный момент не выдержишь и станешь не только таким-сяким, но и разэтаким.
— Кристинка заговорит, попомни мое слово, а вот миллиона тебе не видать! — сказала деду Дуда.
Я опустил одну деталь. Цыгане, ведшие тощего медведя и беззаботную жизнь, подобрали где-то некоего господина. Он наблюдал за счастливой цыганской жизнью и хотел воплотить свои впечатления в оперу, оперетту или другое солидное произведение о счастье. Господин этот ютился под самым ободранным брезентом самой что ни на есть разбитой кибитки с не имеющими себе равных по худобе клячей и собакой и изо всех сил старался полностью слиться с цыганами, чтобы правдиво отобразить их в своем творении. С этой целью он тайно вел заметки, а цыгане относились к нему паршиво и часто поколачивали. Господина этого звали Чилингирджиев. До того, как заняться описанием счастливой цыганской доли, он служил экономом у доростолочервенского владыки Господина Господинова Господинова, или для краткости Г. Г. Господинова. Так звали владыку, который доводился дядей моей бабушке и преследовал деда за его предосудительный образ жизнь.