Задумавшись, он не заметил, как стал напевать. Появились стюардессы, они подумали, что ему что-то надо. Но, сообразив, в чем дело, извинились перед странным пассажиром и ушли. Смущенный Вол продолжал думать о своем.
Стюардессы ушли восвояси и, хотя это было и не принято, стали судачить, допустимо ли перевозить скотину на борту сверхзвукового лайнера. Длинная и тощая голландка сказала: «Интересно, почему так мило вол смотрится на поле и так отвратительно — в кресле самолета, сверхзвукового к тому же?»
Весить тысячу пятьсот фунтов (семьсот килограммов) и страдать от чувства собственной неполноценности глупо, но наш Вол испытывал именно такое чувство. Во время полета он старался не смотреть на пассажиров и радовался, когда они не смотрели на него. Чувство неполноценности он испытал впервые, когда ступил в аэропорту на бетонную дорожку. Оно не покидало его ни в автобусе, ни на трапе, поданном к самолету, и усилилось еще больше в сверкающей лаковыми панелями утробе самолета, залитой сиянием голубовато-белых плафонов.
«Апис, летящий бык. Этот образ что-то означал у древних, но мне трудно… трудно понять, что именно. Если бы я был Аписом, если бы я был летающим быком, я летал бы, летал… Действительно, а куда бы я полетел, будь я летающим быком, если бы не зависел от расписания самолетов?»
Самолет пристроился в хвост за несколькими американскими лайнерами и стал кружить над священным для коров городом Бомбеем. Сесть в этот предвечерний час было непросто из-за большого скопления самолетов.
Наш Вол стал думать о том, что ему сделать в первую очередь после приземления.
Во-первых, он не знает языка, значит, нужно будет найти переводчика, который отведет его в поле и впряжет в плуг. Там он найдет с местным населением общий язык, который у волов один — борозда. Потом он обязательно познакомится с какой-нибудь смуглой индийской коровой, кроткой и нежной, священной, как все коровы здесь, они станут вместе дожидаться наводнения — явления, довольно частого для Индии. Пока сойдет вода, пока просохнет земля, они с коровой будут отдыхать, растить своих телят. Потом они вспашут землю, которая родит зерно для людей и солому для волов.
Пока все это происходило в небе, далеко-далеко, в родном хлеву, сиротливо пустыми оставались одни ясли. Соседи Вола тянулись к крупе и вике нашего героя и думали: если соседа зарезали, то очень жаль, но если он отправился в полет, то люди будут совершенно правы, зарезав его. Соседи считали, что Вол — фантазер, который не знает, чего хочет. Раз он действительно вложил все свои сбережения в путешествие, нужно съесть его сено, а его самого зарезать. Но, думали они, может, он и не улетел. Тогда они переставали жевать, им становилось жаль воображалу, явно принадлежавшего к породе неудачников.
Огромная махина, принадлежащая австрийской авиакомпании, кружила над священным коровьим городом, внизу сияли купола башен и дворцов, блестели ленты каналов. При всех своих полутора тысячах фунтов Вол чувствовал себя очень неуютно. В поле так неуютно ему никогда не было. Он не осознавал, что это — ностальгия. Все вокруг было чужим. Плафоны, улыбки, стюардессы, пепельницы, личный багаж пассажиров, женские ноги — все, все было на своих местах и словно недоумевало: «Мы здесь потому, что здесь наше место. А вот что тебе тут надо?»
Он закрыл глаза и стал воображать, как сойдет с самолета, как потянется к человеку, чтобы тот надел на его шею ярмо, как он принесет счастье этому человеку, за что тот приведет ему корову, нежную смуглянку. Вол представлял, как вместе со смуглянкой будет пахать землю. Самую тяжелую работу он возьмет на себя, будет всячески заботиться о ней. Но принесет ли это счастье корове? Хватит ли для их общего благополучия того, что осталось у него после кастрации? И не выйдет ли так, что он останется на борозде один, всем чужой, каким он чувствует себя здесь, в сверкающем лаковыми поверхностями салоне самолета?
Обратный рейс проходил значительно спокойнее, не было ни циклонов, ни тайфунов. Стюардессам почти нечего было делать, и они комментировали случившееся. Одна из них высказала оригинальную мысль: «Мы любим животных для того, чтобы заставить кого-то ревновать нас к ним, но, как только нас полюбят, мы забываем о животных и оставляем их в чистом поле». Другие стюардессы с ней не согласились, они сказали, что разум зреет точно так, как зреют плоды — одни раньше, другие позже. Но человеческий разум, похоже, уже перезрел. Сейчас, может быть, где-то зреет собачий, дельфиний, воловий. В поведении нашего Вола необъяснимым было многое: он не сошел с самолета в священном для коров городе Бомбее.