Эммануил Майнолов презирал весь этот люд в джинсах и в кожаных турецких куртках, с шикарными зажигалками и заасфальтированными душами. Души стали походить на города: с объездными путями, улицами с односторонним движением, с тупиками и какими-то немыслимыми лабиринтами. Едешь, объезжаешь, выезжаешь, и в конце концов оказывается, что негде было даже поесть. И вот назавтра или через неделю снова начинаешь кружить по такому же, в сущности, пустому городу, опутанному сетью окружных дорог.
И когда Майнолов заводил с кем-нибудь разговор — словно назло своему собеседнику, лишь бы довести того до белого каления, — он натягивал на свое лицо, на свою душу и на язык что-то вроде противогаза и начинал вот так:
— Понимаешь, и мы тут трудимся, кумекаем, что бы такое сделать на благо общества. Экспериментируем… Эксперимент такой поставили, чтобы предоставить молодой семье все необходимое да утереть нос всяким там на Западе — вот дадим каждому семейству по двадцать соток в частное пользование, рощицу на пять соток, с десяток ульев и по две унции шелковичных червяков — пусть богатеют. Поглядим, захотят ли они потом разводиться.
Говоря кожаным курткам такие слова, он достигал желанной цели: его принимались костить как автора идеи. Разумеется, сама брань была не особо приятна Майнолову, но душа его ликовала: ему удалось утереть им нос, доказать кое-что. Что именно? Да то, что они не всемогущи, что от нас тоже кое-какие вещи зависят. Можем обойтись без ваших колонок и магнитофонов, всяких там стиральных машин с программным устройством.
И в то же время лучше всех на свете он знал, что его слова — полная туфта.
Пока что в новом Городе счастья было сдано лишь десять квартир, в них жили строители, один приехавший в командировку писатель, две семьи вселились самовольно… Если строительство продолжит нестись теми же темпами, то к концу года будет построено еще двадцать пять квартир — значит, до плановой цифры «сто один» придется ждать три года при положении, что те, которые там живут сейчас, уберутся, а в новые квартиры никто не вселится. Пустое дело. Если учесть, как легко рождаются идеи и как трудно строятся квартиры, совсем не исключено, что вот-вот прорвется новая идея, и тогда молодым останутся лишь воспоминания о годах ожидания и воздержания.
Понаблюдав за ним, таким мрачным и неразговорчивым, а порой язвительным и многозначительным, на его плечи возложили миссию: разъяснять молодоженам серьезность положения, убеждать их не жениться, погодить до того дня, когда поднимется этот самый Город счастья.
— Ну хорошо, меня вы считаете дураком. А люди, что, они тоже болваны? — возмущался заведующий загсом Эммануил Майнолов. — Хотите, чтоб я по домам ходил…
— И пойдешь. Тебе зарплата капает, будешь ходить.
— Пойду и скажу людям: «Товарищи, поглядите, или вы идиоты, или я идиот — так что будем говорить, как идиоты?»
— Ты, Майнолов, много себе позволяешь! Видишь ли, этот народ нас кормит, и мы не имеем права выражаться так, как ты выражаешься…
— Никуда я не пойду!
— Не пойдешь? Тогда мы тебе покажем кузькину мать!
— Против своих убеждений я не пойду!
— О-хо-хо! Об убеждениях заговорил! Ну и ну! Наконец-то твое нутро наружу вылезло.
— А если я в чем-то не убежден?
— Все равно будешь исполнять, а уж потом, когда начнут разбираться, тогда и скажешь, что был против.
— Нет, ты погоди. Так в казарме было. А здесь? Это что тебе, казарма?
— Беру на заметку. За пять минут сколько вражеских слов наговорил: признался, что убеждения имеешь, и казармой нашу систему обозвал. Знаешь, куда бы тебя отправили в другие времена?
— Чего ты от меня хочешь?
— Чтобы ты включился в осуществление инициативы. Ты же должностное лицо. Ты должен не спускать глаз с молодых, удерживать их от женитьбы, пока мы не в состоянии обеспечить их жильем, и вообще… выполнить всю программу.
Рой мыслей гудел в голове должностного лица Майнолова, и от этого голова шла кругом, словно в весенний день, когда все цветет и пахнет до тошноты, приспосабливаясь к новому времени года, и река шумит вдалеке, а ты, в сущности, никому не нужен, тебя используют только как сторожа, а что до того, что ты думаешь, так лучше думай себе дома… Мы здесь шьем одежку, штаны шьем, платья и пальто и не спрашиваем тех, кто их будет носить, нравятся они им или нет. Я спрашиваю тебя, ты спрашиваешь меня, потом вместе спрашиваем тех, кто наверху… такие вот дела.