Голова приказал полицейскому арестовать Его Величество, но дядя воспротивился. В здании сельской управы он обозвал голову зачуханным пастухом и ничтожеством, а потом спросил, разве, мол, я говорил, что я царь. «Если вы простаки, — кричал дядя, — и вам видится черт-те что, я не виноват!» Дядю отпустили, но он отказался выйти на свободу: видно, затевал что-то еще. Голова настаивал: «Господин Наков, вы свободны. Все выяснилось, это — недоразумение».
— Нет, я не выйду отсюда, — стоял на своем дядя.
— Почему?
— Потому что меня удерживает мое внутреннее чувство свободы.
Потом дядя спросил у присутствующих, читали ли они прекрасную пьесу Шиллера «Вильгельм Телль». Оказалось, никто не читал. «Паршиво, — сказал дядя, — советую почитать. В этой пьесе, — продолжал он, — наместник короля Геслер положил на сельской площади королевскую шапку и приказал всем кланяться головному убору Его Величества короля Австрии. Почему? Так, дескать, будет видно, кто за короля, а кто — против. Допустим, я, — не успокаивался дядя, — не Его Величество, допустим, я его шапка. И какую же дерзость вы себе позволили — арестовали шапку Его Величества! Как вы посмели, господин голова? Я символически остаюсь в тюрьме, а вас попрошу объяснить свои действия. Сначала принимаете меня за царя, а затем арестовываете. История еще скажет свое слово по этому вопросу, но лично вам я не завидую…»
— Ваши условия, господин Наков? — спросил голова. — Надо кончать со всем этим, люди смеются.
Дядя не знал, какие поставить условия. «Я, — говорил он, — подобно Наполеону Бонапарту, решения принимаю во время боя. И не смотрите на меня так: да, я выше Наполеона хотя бы потому, что он не мог ягненка разделать, а попал в руководящее кресло и сделался императором. Хотел бы я видеть его рядом с собой, среди болванов, вот тогда и посмотрели бы, что из него вышло бы. Оставьте меня, я подумаю над условиями».
Его оставили в покое, и пока он обдумывал условия, ему приносили вино, домашнюю колбасу и другие закуски, а он самоотверженно сидел в подвале сельской управы и общался с женой посредством записок. Например, дядя писал:
«Йота, сижу за правду. Придет день, и я выйду на свободу как борец. Крепись! Будет и на нашей улице праздник, скоро будет, я это чувствую. Пирога твоего не хочу, лучше принеси курицу, фаршированную луком и рисом, но риса много не клади. Твой спаситель и супруг Иван Наков.
P. S. Принеси подушку, а также пишущую машинку».
У дяди и вправду была пишущая машинка. У него, алкоголика, руки дрожали так, что его каракули никто не мог разобрать. Дядя говорил, что собственный почерк ему не нравится. Поэтому он раздобыл себе машинку марки «Рекс», вид у которой был такой же зачуханный, как и у ее владельца.
Читатель вправе спросить, а чем в то время занимался Его Величество Борис III — царь всех болгар, узнал ли он о том, что произошло в нашем селе. Собранные гораздо позднее сведения красноречиво подтверждают: царь не был в курсе наших сельских дел. Как раз в те дни он вместе со своим родным братом принцем Кириллом находился в Берхтесгадене, где размещалась резиденция Адольфа Гитлера.
На обратном пути, когда самолет пролетал над Веной, пилот передал братьям, чтобы те надели кислородные маски, так как в нижних слоях атмосферы рыскали английские истребители и надо было набрать большую высоту. Братья маски надели, самолет высоту набрал, а вот когда приземлились на аэродром Божуриште, возле Софии, Его Величество был сине-зеленый и едва дышал. Он сказал брату, чтобы тот отвез его в Боровец, где сосновые леса и чистый воздух. Воля царя была исполнена. Однако ночью принца разбудил дежурный офицер: царь умирал. Бориса III погрузили в автомобиль. Потом газеты писали: «Братья болгары, сегодня, 28 августа, в 16 ч. 22 мин., Его Величество преставился в Софийском дворце в окружении царского семейства». Бог дал, бог взял, говорит народ. Когда-то немцы дали нам царя, теперь они его забрали. А дядя сказал: «Настрадался я от этой монархии, и теперь я доволен». И покинул свою тюрьму, кстати, подвал не был на замке.
Квакают лягушки, прохладно, свежий ветерок веет со стороны долины, воды там уже нет, и потому воздух насыщен ядовитыми испарениями, но все-таки красиво, как прежде. Смотрю вверх — там скверный лик Луны, вижу только одну ее сторону, освещенную, обратную вовек узреть не дано. Но у Земли тоже две стороны, одна — неосвещенная! Я представляю себе будущий дворец культуры в Шумене. В его фундамент будут заложены надгробные плиты, памятники и кресты — последняя дань мертвых предков живым. Можно сказать и по-другому: попытка извлечь экономический эффект даже из прошлого. В том фундаменте, наверное, будет покоиться и памятник отцу нашего деда — он ушел из дома, отправился в дальние края, был пастухом, потому как героем его не признали. Он участвовал в боях под Киткой и Булаиром, вернулся весь в орденах, крестах и медалях. Но однажды сыновья этого моего предка, поссорившись между собой, сказали односельчанам, что на Булаир старик доставлял овечьи и бычьи шкуры для Константинополя, а медали снимал на поле брани с погибших за родину солдат и унтер-офицеров.