А самое страшное?
Я тоже этого не заметил.
Я не имел ни малейшего представления. Не имел понятия, что происходит прямо у меня на глазах. Я не заметил признаков, не знал, как глубоко она погрязла, пока не стало слишком поздно. Пять месяцев, говорит она. Пять месяцев он проникал в ее мир, обманывал ее, как будто она была не более чем пешкой в какой-то больной, извращенной игре, в которую он играл.
И я ненавижу себя за это. Ненавижу за то, что не заметил, как он к ней подкрался, не заметил, как он ей писал. Возможно иначе я бы смог это предотвратить. Возможно, я бы смог что-то сделать – что угодно – до той ночи четыре года назад, перед Хэллоуином.
Но к тому времени он уже заполучил ее – именно такой, какой она ему была нужна. Уязвимой. Влюбленной в него. С открытым сердцем, полным надежды и готовым быть разбитым. И именно это он и сделал. Он взял все это – хрупкое, невинное доверие, которое она ему дала, – и разрушил.
Он разбил ее так, что никто не смог бы ее исцелить. Позаботился о том, чтобы любой, кто придет после него, должен будет сражаться не на жизнь, а на смерть, чтобы увидеть сердце, которое она сейчас обнажает передо мной.
Она шепчет слова, ее голос едва слышен, как дыхание на ветру, но я слышу их. Я слышу каждое слово, и с каждым слогом они разрывают меня на части.
— В ту ночь я впервые солгала родителям. Я сбежала из дома. Пошла на ту вечеринку в Уэст Тринити Фолс. Напилась. Зашла в его комнату. И поцеловала его первой.
Ее голос дрожит, и я слышу в нем стыд, ненависть к себе, запутавшуюся в каждом слове.
Фи – девушка, которая заслуживала гораздо большего, чем получила. Девушка, которая доверилась не тому человеку и заплатила за это. И это разрывает мне душу. Это чертовски уничтожает меня, потому что я не заметил этого, потому что я не был там, чтобы это остановить.
Я сжимаю кулаки, холодный металл водонапорной башни врезается в ладони, но я не чувствую боли. Все, что я чувствую, – это ярость, жгучее желание разнести всю эту гребаную башню на куски.
Я хочу уничтожить его. Я хочу найти Окли и разорвать его на куски за то, что он сделал. За то, что он все еще делает. За то, что он заставил ее чувствовать себя такой – маленькой, разбитой, виноватой.
Но я не могу. Не могу, потому что если кто-то и заслуживает смерти Окли Уикса, то это Фи, и я не отниму это у нее.
— Я сделала все это, Джуд. Я сама выбрала такой путь.
Еще не осознав, что делаю, я кладу руку на ее, твердо, но нежно. Мои пальцы сжимают ее челюсть, притягивая к себе, потому что я хочу, чтобы она меня увидела.
— Посмотри на меня.
Ее дыхание прерывистое, дрожащее и неровное, и когда она наконец поднимает взгляд на меня, ее глаза стеклянные, полные вины и боли, которая скручивает меня изнутри.
Это такая боль, которая цепляется за тебя, впивается когтями и не отпускает. И я чувствую ее дыхание на своих губах – теплое, неровное – напоминающее мне, как она близка.
Все, что я хочу, – это убрать все это. Все до последней капли.
Я не хочу, чтобы она так на себя смотрела – как на сломленную, хрупкую, не такую сильную, какой она есть на самом деле.
Потому что она не такая. Она никогда такой не была.
Не для меня.
— В том, что произошло, ты не виновата, — грубо произношу я, и мой голос звучит, как гравий, царапающий ночной воздух. — Ты не виновата. Окли – больной кусок дерьма, и ничто – ничто – из того, что ты сделала, не заслуживает такого.
Глаза Фи блуждают, отрешенные, как будто она где-то в другом месте, откуда не может сбежать. Я знаю этот взгляд – как будто она заперта в своих воспоминаниях, задыхается под тяжестью всего, что она хранила в себе. И когда ее голос наконец прорывается сквозь тишину, он едва слышен.
— Тогда почему я чувствую, что это моя вина? Почему мне кажется, что каждый мой выбор привел меня сюда? К этому?
Я не отвечаю сразу. Не могу. Боль в ее голосе, то, как она смотрит на меня, будто тонет в собственной вине, разрывает меня на части, выворачивает наизнанку.
Я слишком ярко вспоминаю ночи, которые провел, наблюдая за своим отцом, лежащим в луже собственной рвоты, умоляющим кого-нибудь, умоляющим меня, чтобы это прекратилось. Чтобы я избавил его от боли. И точно так же, как тогда, все, что я могу сделать сейчас, – это сидеть здесь, чувствуя себя чертовски беспомощным.
Потому что именно так ощущаешь себя, когда кто-то разваливается у тебя на глазах. Ты хочешь исправить ситуацию, спасти человека, но иногда все, что ты можешь сделать, – это просто быть рядом.