Мы просто сидим там, бок о бок, пока небо постепенно начинает светлеть, чернильная тьма сменяется нежным оттенком серого.
Еще темно, но на горизонте появляется намек на что-то – обещание рассвета, света, пробивающегося сквозь тьму. Света, который еще не доходит до нас, но уже достаточно близок, чтобы его почувствовать.
Фи выдыхает длинный, тихий вздох, прижимается спиной к холодному металлу бака, а затем наконец позволяет себе расслабиться и прислониться ко мне. Ее голова опускается на мое плечо, вес ее тела прислоняется к моему.
— Я еще не хочу уходить. Я хочу еще несколько секунд так посидеть. Когда все разрушено и не нужно притворяться, что это не так.
Ее слова задевают меня за живое, и на мгновение я ничего не говорю. Я просто смотрю на нее, на ее рыжие волосы, падающие свободными, спутанными волнами на мою грудь.
На ней одна из тех огромных фланелевых рубашек, которые она всегда крадет у Рейна, с длинными рукавами и потертым от многолетнего ношения подолом. Рубашка свободно свисает с нее, делая ее еще меньше, чем она есть на самом деле.
В том, как она прижалась ко мне, есть что-то хрупкое. Как будто, если я пошевелюсь, даже на сантиметр, мир вокруг нас снова рухнет.
Я медленно выдыхаю, прижимая подбородок к ее голове, и запах ванили наполняет пространство между нами.
— Мы можем сидеть здесь, сколько захочешь, заучка.
И мы сидим.
Горизонт начинает светлеть, очень медленно, ночь сменяется рассветом с оттенками бледно-лавандового и нежно-розового. Ветер шелестит в деревьях, неся соленый запах океана, и звезды, одна за другой, начинают исчезать с неба. Но мы не двигаемся. Мы не говорим. Мы просто существуем здесь, в этом тихом моменте, который кажется зависшим между временем и пространством, как будто, если мы будем сидеть достаточно тихо, мы сможем притвориться, что мир не поджидает нас внизу.
Иногда мы сидим в полной тишине, не нуждаясь в том, чтобы чем-то ее заполнять. Здесь, наверху, где кажется, что ничто не может нас коснуться, слова не нужны. В какой-то момент Фи схватила мою пачку сигарет и пригрозила выбросить ее с башни, ее пальцы опасно скользнули по краю, но в итоге она решила взять одну для себя.
Она не стала курить – она нарисовала на сигарете член, как маленькая засранка.
А потом, как по часам, она нарушила тишину одним из своих случайных вопросов. Она всегда такая – заполняет паузы в разговоре какими-то странными, непонятными фактами, на обдумывание которых мне нужно несколько минут.
— Ты когда-нибудь задумывался о параллельных вселенных?
Я усмехаюсь и качаю головой.
— Нет, мисс Вечное Проклятие, но я уверен, что ты задумывалась, и сейчас расскажешь мне все об этом.
Фи не поднимает головы, даже не шевелится в моих руках, но я чувствую ее улыбку на своем плече, мягкую и мимолетную, как будто она все еще со мной, даже если ее мысли где-то далеко.
— Это теория, что каждый наш выбор создает другую вселенную, — шепчет она тихим, ровным голосом, как будто она думала об этом тысячу раз. — Когда я под кайфом, мне нравится думать, что где-то есть версия меня, с которой ничего этого не произошло. Где я другая. Более лучшая версия себя, может быть.
Я смотрю на нее, ее волосы рассыпаются по моей груди, отражая слабый свет рассвета. Ее лицо наполовину скрыто в тени, но я вижу усталость, запечатлевшуюся в линиях ее лица, тяжесть всего, что она несла так долго.
Это ломает что-то во мне – то, о чем я даже не знал, что еще можно сломать.
— Я давно перестал надеяться на лучшую жизнь, заучка.
Мой голос звучит грубее, чем я хотел, немного слишком резко, но это правда. Я никогда не верил во вторые шансы, по крайней мере, для таких, как я. Судьба плетет твою нить, а потом она запутывается так, что ее уже невозможно распутать. Это нельзя исправить. Я снова смотрю на горизонт, наблюдая, как свет ползет по верхушкам деревьев, отбрасывая на землю длинные, скелетные тени. Холод кусает мою кожу, но я его почти не чувствую.
Не с ней, прижавшейся ко мне, как будто мы единственные люди, оставшиеся в этом проклятом городе.
— А что, если где-то есть другая версия нас? Думаешь, во всех вселенных мы ненавидим друг друга?
Я не могу не рассмеяться:
— Судя по тому, как Рук Ван Дорен точит на меня зуб, я бы сказал, что эта семейная ненависть простирается на все вселенные.
— Это правда, — Фи фыркает, ее дыхание теплом обволакивает мою шею. — В одной из них мы могли бы быть совершенно незнакомыми людьми. Я могла бы быть твоей начальницей, или ты – моим надоедливым соседом. Столько разных возможностей, а мы застряли именно в этой.
Слова повисают в воздухе, тяжелее, чем должны. Может быть, потому что они правдивы. Из всех версий нас, которые могли бы существовать, мы застряли именно в этой. В той, где мы оба сломлены, оба изранены, оба слишком далеко зашли, чтобы когда-нибудь по-настоящему поправиться.