Джуд видел меня всю. Каждую часть, которую я скрывала от света, и мое бесконечное любопытство хотело увидеть его.
Джуд помогает мне нести этот груз, и я даже не подозревала, что нуждаюсь в этой помощи.
Я хочу сделать то же самое и для него. Хочу, чтобы это был мир, в котором он тоже может свободно существовать, и я знаю, что есть вещи, которые он скрывает. Он счастливо сливается с тенями, довольный тем, что страдает в одиночестве, привыкший держать все в себе.
Он видит солнце, когда оно холодное и далекое.
А я хочу исследовать темную сторону луны.
Я чувствую себя вуайеристкой11, как будто Джуд – живое произведение искусства, запертое в стеклянной коробке, которым я могу только любоваться издалека.
НЕ. ТРОГАТЬ.
Написано большими, жирными, неприятными буквами прямо на стекле его витрины.
Только я никогда не умела придерживаться правил.
Не снимая одежды, я открываю дверь душа, позволяя клубам пара вырваться наружу, прежде чем закрыть ее. Не уверена, просто ли он решил игнорировать меня или я гораздо лучше умею молчать, чем думала, но он не поворачивается, пока мои пальцы не скользят по выпуклой коже его шрама.
Я чувствую это на долю секунды, прежде чем Джуд хватает меня и поворачивает так, что я прижимаюсь к стене прямо под струей воды. Она мочит мою одежду, теплая вода стекает по мне, а он наклоняется к моему лицу.
— Что ты, черт возьми, делаешь?
Его тон в сочетании с бурей в его темно-синих глазах, вызывает сильный холод, пронизывающий мое тело, когда он смотрит на меня.
— Я просто, я хотела… — я кусаю внутреннюю сторону щеки, не чувствуя своей обычной смелости. — Что с тобой случилось, Джуд?
Мышцы его челюсти напрягаются, когда он наклоняет голову:
— В какой именно раз?
Я морщу брови, руки дергаются по бокам, прежде чем я решаюсь прикоснуться к нему. Я протягиваю ладони, прижимаю их к его груди и глажу по ней.
— Во все.
— Папа любил накуриваться. Любил погружаться в прошлое, и я стал его злодеем. Каждую каплю своей боли он вымещал на мне, — его челюсть сжимается, ноздри раздуваются. — Впервые он назвал меня именем твоего отца, когда разбил бутылку Ketel One об мою спину.
Я вздрогнула, как будто он ударил меня.
Я не знала Истона Синклера.
Не лично.
Думаю, я видела его всего четыре раза в жизни – если не меньше – случайно в городе, когда гуляла с друзьями или семьей. Каждый раз он был тенью, мелькающей на краю моего зрения; фигурой, размытой расстоянием и шепотом.
Человеком, запомнившемся в шепотах Пондероза Спрингс, но при этом остававшимся для меня чужим.
Я не знала его.
Но я его ненавидела.
— Знаешь, о чем я думал, пока доктор накладывал мне швы? — рычит он, и вода капает с его губ, когда он говорит. — Кто такой Рук и что он сделал моему отцу, что тот так сильно меня ненавидел?
— Джуд, я…
— А потом я приехал сюда, — перебивает он меня, излучая волны гнева и боли. — И понял, что проблема никогда не была в Ван Доренах. Меня заставили ненавидеть эту семью, потому что Истон Синклер был несчастным, убогим человеком, а я не мог его ненавидеть. Поэтому я возненавидел тебя.
Мое сердце болит, тяжело постукивая в груди и чувствуя его вес, давящий на меня. Мне больно за мальчика, который пережил разрушение от наркомании, за того, кто носит боль своего отца как вторую кожу.
Мерцание уязвимости в его глазах раскрывает призраков прошлого, которые витают прямо под поверхностью, тени жизни, от которой он не может убежать. Я, черт возьми, не имею представления, каково это – расти с отцом, чьи демоны были сильнее любой любви, которую он мог тебе дать.
Я просто знаю, что хочу нести этот груз вместе с ним.
Независимо от того, насколько сильна его боль, я хочу нести ее вместе с ним.
Мои руки продолжают скользить по его телу, ладони обхватывают его щеки, я запрокидываю голову, чтобы посмотреть на него.
— Одиночка, — выдыхаю я. — Мне так жаль. Ты не заслужила этого. Никто подобного не заслуживает.
— Не жалей меня, заучка. Мне это не нужно.
Я сжимаю челюсть.
— Не надо. Не прячь свою боль, Джуд. Не здесь, не со мной.
Я провожу большим пальцем по его нижней губе, глядя вверх на этого красивого, сломанного мальчика.
— Ты видишь меня, да?
Он медленно кивает, не отрывая от меня темного взгляда, и это похоже на обещание.
— Всегда.
— Тогда позволь мне увидеть тебя, — шепчу я. — Со всеми шрамами. Они не имеют значения. Твоя боль не делает тебя слабым. Твой гнев не делает тебя твоим отцом. Здесь ты просто одиночка. Просто Джуд.
На мгновение его брови приподнимаются от удивления, но затем в его бурных глазах загорается огонек узнавания, и тьма сменяется мягкостью, которая освещает пространство между нами, расчищая небо от облаков.