— Может, тебе нужно больше практиковаться, чтобы широко раскрывать рот, — я ухмыляюсь и бросаю кубик парню из братства, который не смог меня победить. — Говорят, это помогает.
Даррен – не совсем уверена, что его зовут именно так, но ладно – неуклюже ловит кубик и прижимает его к груди.
— Это твоя специальность, да? Даешь уроки? — он приподнимает бровь, вытирая пиво с губ, и ухмыляется.
— О, сексизм. Как оригинально, Даррен, — отвечаю я, прерывая его друзей, которые хохочут как гиены над моей подколкой.
— Деррик, — поправляет он, в голосе слышится раздражение, как будто я обязана знать его имя. — Но это же правда. Мы все знаем, как легко заставить лисичку раздвинуть свои ноги.
Я закатываю глаза так сильно, что мне кажется, будто мне придется ударить себя по лбу, чтобы они вернулись на место. Этот пресловутый двойной стандарт – такая утомительная тема для разговора. Повсюду полно парней, которые ходят и верят, что они владеют телами других людей, будто у них, блять, есть право решать, что нам с ними делать.
Право мужчин на владение вагинами – это эпидемия, и я лично считаю, что единственное лекарство от нее – кастрировать всех шовинистических свиней.
— Кто-нибудь, вызовите священника! Девушке нравится заниматься сексом, боже мой, срочно сжечь ее на костре! — драматично говорю я, уходя от этой беседы. — Бла-бла-бла. В следующий раз забудь про свою мизогинию. Это скучно до невозможности.
Поворачиваясь на каблуках спиной к Даррену, я слышу, как он кричит мне вслед:
— Иди на хер, Фи!
— У тебя слишком маленький член, чтобы делать мне такие предложения, — кричу я в ответ. Я показываю ему средний палец, зная, что он подожмет свой метафорический хвост и убежит, чтобы залечить свое уязвленное самолюбие, пока его друзья-придурки будут зализывать ему раны.
Избегая пылающего костра и людей, толпящихся вокруг него, я пробираюсь к одному из покрытых мхом бревен, разбросанных по земле в лесу. Ускользая из эпицентра вечеринки, я достаю из кармана пачку спичек Lucky Strike и вытаскиваю заранее скрученный косяк из лифчика, прежде чем сесть на остатки ранее высокого дерева, которые теперь служат скамейкой для пьяных подростков.
Прислонившись к дереву за спиной, я зажигаю спичку и подношу ее к концу косяка, глубоко вдыхая, когда кончик загорается. Я хватаю края капюшона и сбрасываю его с головы, когда землистый вкус наполняет мои легкие, и знакомое спокойствие окутывает меня.
Вращая пачку спичек в пальцах, я улыбаюсь, вспоминая, как в первый раз украла их из папиного тайника и он поймал меня с поличным. Он не рассердился, только рассмеялся и сказал, чтобы в следующий раз я просто попросила.
Марихуана заполняет мою голову, и я начинаю медленно терять чувствительность, наблюдая за людьми вокруг. Лес, окружающий вечеринку, превращается в размытое пятно движения и цвета. Тела раскачиваются в такт, танцуют, вырисовываясь на фоне оранжевого пламени костра. Некоторые пьют из бочонка, другие сидят вокруг костра, а третьи собрались небольшими группками у края леса, все смеются, пьют и не думают ни о чем, кроме этого момента.
Чистое человеческое общение.
Единственное, что у меня было за последние четыре года, – это наблюдать за тем, как общаются между собой другие.
Я сплю с парнями, чтобы сбросить напряжение. Это только физическая близость. Я провожу время с семьей и друзьями, но всегда поверхностно.
Сегодня я сбежала не для того, чтобы накуриться или сотворить что-нибудь безумное. Я сбежала ради этого.
Чтобы сидеть как тихий зритель и смотреть, как другие делятся тем, чего у меня больше нет. Попытка заполнить черную дыру в груди, вызванную моим саморазрушением.
Запертая в четырех стенах, я слишком погрузилась в свои мысли, и это место? Это темная пещера с кошмарными воспоминаниями, которые удерживают меня в плену.
В моей комнате было слишком тихо. Мне нужен был шум жизни, чтобы заглушить крики.
Когда мой мир затихает, монстр в моей голове просыпается с воем воспоминаний. Его когти вырываются наружу, чтобы растерзать и разорвать то немногое, что осталось от моей души. Они кричат в пустоту, болезненно напоминая мне.
Ты совсем одна. Ты сама это с собой сделала.
Сейчас, когда я смотрю, как мир вращается, а я неподвижно сижу, я готова признаться, что скучаю по чувству принадлежности.
Принадлежности кому-то, чему-то, чему угодно.
Раньше я его испытывала. Я была связана, скована с моей семьей, как глубокие корни старого дуба.
Колдуэллы. Хоторны. Пирсоны. Ван Дорены.
Они были моим домом, пока я не изгнала себя.
Эти люди воспитали меня. Совместные усилия четырех семей, которые решили заботиться о детях друг друга. Они были фундаментом, на котором я строила свою жизнь.