Как так получилось, что у меня осталось только два варианта: либо побороть свой страх высоты, либо бежать вглубь леса?
Звуки приближающихся полицейских становятся громче, и страх нарастает в моем животе, когда я бегу к забору, окружающему основание башни. Горький металлический привкус появляется на языке, когда страх начинает наполнять мой рот, и я смотрю, как дрожат мои руки, когда я хватаюсь за металлические прутья.
Холодная сталь впивается в ладони, и, шатаясь, я перелезаю через барьер. Грубый металл цепляется за джинсы, оставляя дыру чуть выше колена. Прикусив нижнюю губу, чтобы не закричать, я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на боль в ладони, прижимая ее к ноге, чтобы перекинуть ее через ограждение.
Неуклюже я оказываюсь на другой стороне забора. Голова кружится, когда я смотрю на устрашающую винтовую металлическую лестницу. Даже в темноте я вижу ржавые, потемневшие ступеньки, обвивающие башню, как змея.
Пытаясь контролировать дыхание, несмотря на панику, охватившую меня, я сокращаю расстояние между собой и лестницей. Каждая ступенька скрипит под ногами, словно протестуя против моего вторжения.
Все выше и выше, земля отдаляется от меня с головокружительной скоростью, я заставляю себя не смотреть вниз, думая, что в этот момент я бы скорее согласилась, чтобы папа забрал меня из тюрьмы.
Еще одно из моих глупых, блять, решений, и на этот раз я страдаю от его последствий.
Когда вершина башни появляется в поле зрения, я ступаю на небольшую платформу, окруженную перилами на высоте по пояс. Здесь ветер дует с такой силой, что я теряю равновесие и ударяюсь о перила.
Не в силах остановиться, я смотрю вниз и вижу, как высоко я нахожусь. Горло сжимается, когда я смотрю на лес. Я вижу, как между деревьями внизу мелькают фонарики. Крики доносятся до меня, едва слышные из-за рева ветра.
Во рту пересохло, язык тяжелым грузом лежит на небе, я делаю шаг назад, а затем поворачиваюсь и ударяюсь грудью о бирюзовый бак. Расправив руки, я пытаюсь обнять его, хотя эта штука настолько широкая, что, наверное, понадобится не менее сотни человек, чтобы обхватить ее.
В отчаянии я прижимаюсь к металлу так близко, как только могу, чтобы увеличить расстояние между мной и краем.
Мой лоб опускается на прохладную поверхность, я закрываю глаза, а пот начинает стекать по шее. Горячие слезы наворачиваются на глаза, и я чувствую, как они готовы вырваться наружу.
Я не контролирую себя и не могу, черт возьми, дышать.
Руки – руки повсюду.
Мое тело, мой разум – пленники этих рук. Они повсюду, щупают, хватают, душат меня. Они неумолимы, – я умоляю отпустить меня, но они не слушают. Их жестокие прикосновения оставили на моей коже синяки, настолько глубокие, что я чувствую их боль даже спустя годы. Я вижу их каждый раз, когда смотрю в зеркало.
Неважно, как я умоляла оставить меня в покое, они не слушали. Они никогда не слушают. Они безжалостно захватывают то, что хотят. Со злобной хваткой они берут, берут, берут…
Из моих губ вырывается звук, очень похожий на хныканье, слезы текут по щекам.
Рой пчел бушует в моей груди, их крошечные крылышки с бешеной яростью стучат о мою грудную клетку. Жестокие жала жалят мое сердце, впрыскивая сильную дозу ужаса прямо в кровь.
Я не могу этого сделать. Я не хочу быть здесь. Не на этой башне, не в плену своих мыслей.
Те руки, которые приносят тень в самые яркие дни и гасят любой свет, оставшийся в темноте, украли у меня все.
Они убили меня. Забрали мою душу и сделали меня пустой бездонной ямой. Во мне остались только разрушение и отчаяние.
Серафина Ван Дорен умерла. Девочка, которой я была, девочка, которой я любила быть, умерла безжалостной смертью.
Теперь я просто кости и жестокие воспоминания.
— Ты собралась прыгать?
Полагая, что я окончательно сошла с ума, учитывая, что ветер начал разговаривать, я с трудом открываю слезящиеся глаза.
Однако, это был не ветер – это человек с голосом, похожим на потрескивающие угли, эхо жара которого касается моей кожи. В поле моего зрения мелькает высокая фигура, скрытая в тени, и я вижу только небольшой фрагмент ее силуэта.
— А ты как думаешь, я собираюсь прыгать? — выдавливаю я из себя, голос мой срывается от сарказма. — Меня выдало то, как я вцепилась в этот гребаный бак?
Я явно пришла сюда не для того, чтобы прыгать навстречу верной смерти, и думаю, он это знает. Но не могу сказать, что это первый раз, когда я подумала о том, чтобы покончить с собой.
Иногда мне кажется, что легче выбрать смерть, чем жизнь в постоянных душевных мучениях.
— Нет, я тебя даже не вижу, — говорит он. — Твои слезы мешали мне наслаждаться одиночеством.