— Стоп!
— Фи, ты меня слышишь?
Это твердый, знакомый голос, который я узнаю где угодно.
— Мама? — это едва слышный хриплый звук.
Горло болит, как будто я проглотила осколки стекла.
Я медленно моргаю, зрение затуманено, как будто я смотрю сквозь мутную воду. Все вокруг кажется далеким, искаженным – кроме ее голоса. Он такой чистый, такой болезненно знакомый, что кажется единственной реальностью в этот момент.
— Я здесь, малышка, — я вижу лицо мамы, бледное, залитое слезами, ее голубые глаза широко раскрыты от ужаса, который только сейчас начинает сменяться облегчением. Она сжимает мою руку так крепко, что мне больно, но я не могу заставить себя отпустить ее.
Слезы застилают мне глаза, и я чувствую влажное тепло ее поцелуя на лбу, ее пальцы, гладящие мои волосы.
— О, мой милый огонек, ты в порядке. В порядке.
Эти слова удерживают меня, каждое проникает вглубь, возвращая меня в реальность.
Моя мама здесь.
Я не одна.
Я не умерла.
В тумане проносятся воспоминания: кривая улыбка Окли, холодный металлический стул, удушающий запах бензина. Его руки на мне, боль пронзающая голову.
Огонь.
Последнее, что я помню, – это языки пламени, лижущие стены, густой дым в воздухе и чувство отчаяния, настолько острое, что до сих пор не уходит из груди. Я сбежала? Или меня вытащили, полумертвую и едва дышащую?
Окли мертв. Окли умер.
Я убила его. Я…
— Папа? — хриплю я, пытаясь повернуть голову, но это слишком тяжело.
Все болит, черт возьми.
Боже, что за чертовщина.
Я чувствую, будто мое тело засунули в блендер и размололи в кашу. Даже зубы болят.
— Здесь, милая Фи, — голос отца звучит с трудом, как будто он часами сдерживал слезы.
Он подходит ближе, его широкая фигура закрывает от меня резкий свет. Его глаза красные, морщины на лице более глубокие, чем я помню, но его присутствие твердое, непоколебимое.
— Ты нас до смерти напугала, — шепчет он, проводя большим пальцем по щеке, которая не пульсирует от боли.
Я пытаюсь улыбнуться, но получается только кривая гримаса, и я откидываюсь на подушку.
— Решила подразнить вас.
Я так устала, что даже дышать кажется слишком тяжелым.
— Я пойду скажу всем, что она проснулась, — говорит мама, снова крепко сжимая мою руку, и ее аромат клубники окутывает меня, когда она наклоняется, чтобы снова поцеловать меня в лоб. — Я люблю тебя, моя милая девочка.
Я прижимаюсь к ней.
— Я люблю тебя больше.
Когда она идет к двери, я смотрю на нее сквозь полузакрытые глаза, чувствуя, как меня тянет вниз усталость. Папа остается рядом, его присутствие утешает меня и одновременно напоминает обо всем, что произошло. Его пальцы скользят по моим волосам, нежно, но дрожа, как будто он боится, что я развалюсь под его прикосновением.
Туман в моей голове начинает рассеиваться, и я смотрю на папу широко раскрытыми глазами, чувствуя, как паника наполняет грудь.
— Папа, Джуд не имеет к этому никакого отношения, — вырываются из меня слова, сбиваясь в бессвязную болтовню. — Он не причастен. Он и Окли не…
— Я знаю, знаю, — его голос спокоен, ровен, даже когда его пальцы нежно разглаживают морщинку на моем лбу. — Эй, все в порядке.
— Где он? Он в порядке?
Слова вырываются из моего рта, неровные и беспорядочные, и внезапное учащение сердцебиения заставляет заработать монитор рядом со мной. Писк становится быстрым, резким, в такт нарастающей панике, сжимающей мою грудь.
— Джуд в порядке. Он прямо здесь, рядом – не уходил с тех пор, как тебя привезли сюда два дня назад, — он издает небольшой хрип, и в его голосе проскальзывает нотка сухого юмора, пробивающаяся сквозь беспокойство. — Хотя от него начинает попахивать, и это пугает медсестер.
Уголок моего рта дернулся, слабая попытка смеяться быстро превратилась в кашель.
— Я никогда… — папа давится воздухом, затем прочищает горло от эмоций, застрявших там. — Я никогда не хотел, чтобы мое прошлое, моя работа, повлияли на эту семью. Я должен был лучше защищать вас.
Вот чего я пыталась избежать все эти годы – видеть, как мой отец носит мое бремя как свой личный терновый венец. Я наблюдала, как он сражался в битвах, о которых не просил, которые я вызвала своей безрассудной потребностью сжигать все, что слишком приближалось ко мне.
— Папа, пожалуйста, — шепчу я. — Это не твоя вина.
Слезы тихо стекают по его щекам, а в глазах бушует буря сожаления и муки. Он быстро вытирает их, как будто стесняется показать мне свою боль, но я слабо протягиваю руку и беру его ладонь.