Красный цвет затуманивает мне зрение, как багровый фильтр, скользящий по глазам. Сердце бьется в груди, наполняя меня убийственным жаром, а по венам течет раскаленная лава.
Я устал от того, что эта семья считает меня ниже их. Что они используют имя моего отца. Легко осуждать, когда смотришь свысока из башни из слоновой кости; легко поливать грязью того, кого никогда не понимал.
— Не произноси имя моего отца, черт возьми.
Мой тон смертельно холоден, пропитан презрением.
Ее врожденный комплекс превосходства прекрасно сохранился за щитом ее фамилии, защищенной властью отца, которая позволяет ей и остальным Ван Доренам делать все, что им вздумается, без каких-либо последствий.
Но сегодня? Сегодня у нее ничего из этого нет.
Фи совсем одна, и ее милое личико и сладкая невинная ложь не выручат ее. Не в этот раз.
— Маленький сиротка Джуд, я задела тебя за живое? — на ее веселых красных губах расцветает самодовольная улыбка, и два ряда зубов, о которых мечтает любой ортодонт, отражают свет.
Я начинаю думать, что она забыла, с кем она, блять, сейчас разговаривает. Что мне плевать, будет она жить или умрет.
Я отрываю кусок от металла, мои предплечья горят, прежде чем оглушительный треск раздается в ночи. Ее острый взгляд расширяется, страх проступает в ее глазах. Я сбрасываю кусок старого перила с башни. Он звеняще ударяется о винтовую лестницу, заставляя ее вздрогнуть, прежде чем упасть на землю.
Теперь ничто не может остановить ее от падения. За ней только открытое небо и обещание жестокой смерти.
— Очень опасно говорить гадости, когда вокруг нет никого, кто услышит твой крик, Серафина.
Ее имя на вкус как кислота, разъедающая горло, когда вырывается из моего рта. Она презрительно фыркает, закатывая глаза, но я вижу, как ее ботинки постепенно приближаются ко мне, пытаясь увеличить расстояние между ней и краем.
— О, умоляю. Ты плаксивая сучка с комплексами по поводу отца. Я не боюсь тебя, Джуд, — Фи кладет руки мне на грудь, изо всех сил пытаясь оттолкнуть меня. — Уйди с дороги…
Моя рука сжимает ее горло, гнев поднимается в моем желудке, когда она задыхается. Ее нежная шея такая маленькая в моей руке, такая, блять, хрупкая, что мне не составит никакого труда раздавить ей трахею.
Я отталкиваю ее, когда она пытается удержаться, хватаясь руками за перила по обе стороны от себя. Забавно, что она верит, что этого будет достаточно, чтобы я не сбросил ее вниз.
— Ты что-то говорила? — рычу я.
Паника Фи очевидна, ее металлический запах жжет мне нос и, блять, подпитывает мое израненное сердце. Моя душа жаждет мести, и, возможно, я найду ее, глядя, как ее отец выбирает ей гроб.
— Посильнее, Синклер. Мне нравится грубость, — выплюнула она.
Ее пульс стучал в моей ладони. Страх бушевал в ее груди, но каждое слово было пропитано вызовом. На грани смерти она давала сдачи, и если бы она была кем-то другим, я бы зауважал ее за это.
Но она не была кем-то другим.
Она – та, кто пересекла железнодорожные пути, чтобы проникнуть в школу Тринити и разрисовать стены сердечками с крыльями краской из баллончика в качестве выпускного розыгрыша. Самая сильная гонщица на Кладбище, потому что она настолько безрассудная, что сражаясь с ней, ты либо проиграешь, либо умрешь.
Это Серафина Ван Дорен, которая одной ложью выгнала меня из единственного дома, который я знал. Изгнала из города, в котором я родился. Заставила покинуть дом, в котором я вырос, после того, как бог знает сколько местных подожгли его в отместку за преступление, которого я не совершал.
Этот дом был единственным местом, где были хорошие воспоминания, и они его сожгли. И все потому, что дочь судьи умела хлопать ресницами и выдумывать красивые истории.
Я наклоняю голову, наблюдая, как ее тело дрожит от страха, и подношу большой палец к ее надутой нижней губе.
— Подумай, сколько слез прольет Рук Ван Дорен, когда найдет свою маленькую принцессу там, внизу, — размышляю я, кивая головой в сторону земли. — Сломанная кукла, вся скрученная. Ты оставишь после себя красивый труп.
Несмотря на миф об органе в ее груди, она кажется мне совсем не холодной. На самом деле, думаю, она горит изнутри. Ее кости дрожат в моей руке, по ее венам течет такая ярость, что я чувствую ее жар на своих ладонях.
Мой член дергается в джинсах, когда я размазываю ее красную помаду, которая прилипает к моему большому пальцу, когда я провожу им по уголку ее губ.
Я хочу трахнуть этот рот, просто чтобы она ползла обратно в свою идеальную жизнь с ушибленными коленками и заплаканными глазами, задыхаясь от моего члена и сожаления о том, что позволила трахнуть себя парню, которого презирает ее семья.