Энгоми разрастается. Новые улицы размечают севернее, там, где должен был бы встать город Саламин. То, что порт моей столицы скоро занесет илом, видно уже сейчас. Лагуна, куда впадает Педиеос, мелкая, а ее берега топкие, как у колхозного пруда. Это место скоро превратится в соленое болото, надо его бросать. Новый порт строят севернее. Каменные причалы, выдающиеся в море, молы, отсекающие волну, и множество складов. Такие у меня планы на это место. От дворца до порта проложат широченную дорогу, которую застелют каменными плитами, а вдоль нее построят одинаковые дома с портиками, укрывающими прохожих от солнца. Уже размечены новые площади, места под рынки и водяные цистерны. Ни один дом не построят без моего разрешения, а те, что уже стоят, снесут безо всякой жалости. Здесь будет моя столица. Не хуже ведь я какого-то Рамзеса. Не хуже и совершенно точно богаче. По крайней мере, в недалеком будущем. Дайте только реализовать все планы, потому что сейчас я живу от одного привоза серебра с Сифноса до другого.
— Почта пришла, царственный, — аккуратно напомнил мне Акамант, и я, вздохнув, повернул коня в сторону дворца. Я тоже люблю смотреть на текущую воду и горящий огонь, но работа не ждет.
В последний раз такое удовольствие я получал, когда, еще будучи подростком, бросил дрожжи в уличный сортир соседа по деревне. Мы с мальчишками полезли в колхозный сад за яблоками, а он одному из нас в зад солью выстрелил. Ох, и дурак я тогда был… Аж вспомнить приятно.
Голуби с Пелопоннеса летели каждые две недели, приводя меня в самое благодушное настроение. Нечего оказалось противопоставить тамошним басилеям моему ураганному чувству юмора. В плане торговли они зависели от меня на все сто сорок шесть процентов, а небрежное устранение афинского царька и раздел его земли между беднотой поселили в сердцах отважных воинов панический ужас. Они даже представить себе не могли, что так можно поступать с родовой знатью. В их понимании происходило нечто, сравнимое с извержением вулкана. Ни один царь не победит свой собственный народ. Это шкурой чует любой козопас. Люди, которые рубились под Троей в первых рядах, теряли мужество и отказывались верить в происходящее. Они уходили в запой, понимая, что на ту силу, которую им явили, ответить просто нечем. Впрочем, и отвечать особенно некому, война выбила лучших. И вдобавок к этому не осталось наиболее авторитетных и харизматичных вождей. Старик Нестор умер, Агамемнон умер, Диомед с горсткой верных людей уплыл в Италию, а Менелай сидит в Спарте и не отсвечивает. По слухам, он так и не простил свою жену, а та отвечала ему ледяной ненавистью. Собравшаяся было коалиция, которой объяснили, как пойдут дела в случае мятежа, быстро развалилась. Самый буйный и самый богатый из царей — Фрасимед Несторович Пилосский, оставшись в одиночестве, сделал вид, что ничего не было, и отправил в Энгоми очередной караван с шерстью и маслом. А такие цари, как Комет Аргосский и его отец Сфенел, даже слышать ни о каких восстаниях не хотели. У них же Навплион под боком, и аргосские корабли с керамикой, тканями и оливками во всех видах шли в Энгоми непрерывным потоком. А обратно в Арголиду шел поток серебра, золота, льна, железа, слоновой кости и прочей роскошной ерунды. Так что пробовали бузить только обедневшие аркадяне, не имевшие выхода к морю, да случайно уцелевшие царьки Элиды на крайнем западе, которым покоя не давали земли моего теменоса, где паслись бесчисленные в их понимании стада. Возить масло в мои порты было для них не слишком выгодно, за морской разбой казнили, а красивой жизни хотелось.
— Государь! — в кабинет сунул нос глашатай. — Купец Кулли нижайше просит принять.
— Ну, зови, раз нижайше, — бросил я, отодвигая в сторону гору папирусов, импорт которых для меня становился все более и более затратным. Бумагой заняться нужно. Там же несложно все.
— О великий! Я прах у твоих ног.
Кулли только что вернулся из Вавилона, но сегодня отнюдь не блистал. И вроде одет нарядно, и брошь в тюрбане богатая, а как будто потускнело все. Мой тамкар, курирующий восточное направление, выглядел бледным и понурым.