Улица Процессий, главная в городе, идет от ворот акрополя до строящегося храма Великой матери, от него — до будущего храма Бога-Кузнеца, которого все больше и больше называют Гефестом, а оттуда — к порту. Улица длиннейшая, прямая как копье, но уже сейчас государь не позволяет там селиться абы кому, разделив воинскую знать и купцов. Тех, кто давно ему служит, он поселил поближе. А тех, кто только что прибежал в Энгоми на звон серебра, селят дальше. А то и вовсе не позволяют строиться на улице Процессий, давая клочок земли в каком-нибудь боковом переулке. И никакие взятки тут помочь не могли. Половина домов и участков уже имели своих хозяев, а за честь жить поближе к царю бились богатейшие купцы с легионными трибунами и капитанами бирем.
Улицы Энгоми застилали каменными плитами. Сотни людей, приплывших на заработки со всех концов Великого моря, осели тут навсегда. Даже те, кто шел на разбой и случайно уцелел на этом нелегком пути. Они ведь разбоем не от хорошей жизни занялись, а потому, что жрать стало нечего. Доходило до того, что корабль каких-нибудь шарданов, остановленный в водах Морского бога, осматривался капитанами бирем прямо на месте. И если не находили в трюмах рабов и окровавленных тряпок, вождю выдавалась подорожная, с которой он плыл прямо сюда. Новички шли гребцами на флот, или в корабельную стражу, или в рыбаки, а их семьи селились совсем уже на отшибе, за новой стеной. В самом Энгоми будут жить только господа офицеры, купцы и лучшие мастеровые всех мастей.
— А ты слышала? — округлила глаза Феано. — Из Вавилона десяток семей привели с караваном.
— Нет! — покачала головой Нефрет, слезы на любопытной мордашке которой уже совершенно высохли. — А нам-то что с того?
— Среди них мастер, который благовония делать умеет, — заговорщицки шепнула Феано, хотя было это совершенно напрасно. Наедине она болтала с подругой на языке Земли Возлюбленной, который здесь понимали лишь некоторые купцы.
— Благовония! — захлопала в ладоши египтянка. — Вот здорово!
— Царица наша розовые лепестки велела собрать, — продолжила Феано. — Из них масла будут делать.
— А когда? — жадно спросила Нефрет.
— Я не знаю, — сожалеюще произнесла Феано. — Я этого мастера всего один раз и видела. Но как только благовония во дворце появятся, для тебя приберегут флакончик. Правда, я не знаю, когда это будет. Этого вавилонянина вчера увезли куда-то. И никто не говорит куда. Государь знает, но у него я точно спрашивать не стану.
— Хорошо бы, — мечтательно протянула Нефрет. — У матушки были такие кувшинчики, но нам с сестрой она не позволяла их брать.
— И вы ее слушались? — понимающе усмехнулась Феано.
— Нет, конечно, — прыснула Нефрет и показала на панораму порта, куда их, наконец, донесли. — Ой! Смотри! Это еще что такое?
— Верблюды это, — уверенно ответила Феано, которая никогда «корабли пустыни» не видела, но слышала, что их привезут сюда для того, чтобы таскать медь из рудников Троодоса.
— Страсть какая! — Нефрет жадно поедала глазами неведомых зверей.
Огромных горбатых животных выводили из недр пузатого гиппогога, и теперь они недоверчиво вертели головами, презрительно морща слюнявые морды. Им тут не нравилось, но невысокий, почти черный мужичок требовательно дернул за веревочную узду, и первый из верблюдов ступил на причал. Он опять завертел башкой и издал низкий утробный рев, распугавший столпившихся портовых зевак. Но, видно, рев этот означал что-то успокаивающее, понятное остальным, и вскоре стадо на два десятка голов вывели и построили в цепочку, одного за другим. Царский писец с медным кулоном таможенника на толстой шее пересчитал их и махнул куда-то в сторону, а какой-то ханааней с лицом проныры свистнул и поманил смуглого мужичка за собой. Судя по довольной роже, он неплохо заработал, пригнав их сюда. Стадо прошло на расстоянии вытянутой руки от носилок, обдав женщин облаком такой густой вони, что впечатлительная египтянка даже носик заткнула. Она вообще стала весьма чувствительна к запахам, да и настроение ее скакало бешеным зайцем, отчего Анхер только успевал покупать ей все новые платки и бусы.
А порт шумел вокруг них, врываясь в глаза и уши свистом, многоязыким гомоном и разными ароматами. Тут пахло не только верблюдами. Из харчевни, набитой купцами и матросами, неслись запахи жареной рыбы и шашлыка. Так с легкой руки самого царя стали называть мясо на вертелах, приготовленное на углях. Умопомрачительный аромат донесся до обеих женщин, выбив тягучую слюну. Им нельзя туда. В портовый кабак только шлюхи заходят. Для приличной женщины показаться там — позор великий.