— Поймайте мне какого-нибудь рыбака, — приказал Одиссей, и такового ему приволокли на следующее утро, вытащив из хижины на берегу.
Мужик лет двадцати с небольшим зло вращал глазами и плевался, поливая руганью проклятых людоловов, от которых житья не стало. Он никак не мог понять, почему не тронули жену и детей, но от этого его правый глаз полыхал негодованием не менее яростным, чем могли бы полыхать оба. Глаз левый превратился в едва заметную щель и наливался многообещающей опухолью. Он явно свидетельствовал о том, что рыбак дорого продал свою свободу.
— Угомонись, — бросил Одиссей, когда рыбак то ли устал, то ли исчерпал запас ругательств. Царь мог объясниться на языках людей запада, ведь от Итаки до Италии — день-другой пути, если плыть на северо-запад.
— Проводник нужен, — продолжил царь. — Пойдешь с нами. Если покажешь здешние воды, дам хороший железный нож.
— Чего сразу не сказали? — удивился рыбак. — Зачем драться полезли, детей напугали, жену…
— Чтобы ты не сбежал, — развел руками Одиссей. — Ты бы ведь сбежал?
— Ну да, — почесал лохматый затылок рыбак. — У нас тут частенько людей ловят, но железные ножи как-то не спешат раздавать.
— Времена меняются. Славь Морского бога, человек, и Энея, сына его, — с непроницаемым лицом сказал Одиссей, который с большим удовольствием подпалил бы этому червю пятки, а нож и его бабу оставил себе. Но приказ ванакса был однозначен: с местными не ссориться.
— Тебе чего тут нужно-то? — зыркнул из-под бровей рыбак.
— Хочу, чтобы ты по здешним водам нас провел и царя Диомеда помог найти, — ответил Одиссей.
— А когда найдешь, убьешь эту сволочь? — с немалой надеждой во взоре спросил рыбак. — Житья от его людей нет. То и дело рыбу забирают. Подати какие-то требует, а мы тут отродясь никаких податей не платили. Мы, певкеты, вольный народ.
— Посмотрим, — хмыкнул Одиссей. — Может, и убью. Так что, добром пойдешь с нами или тебе брюхо вспороть и в воду бросить?
— Поклянись своими богами, что отпустишь потом и расплатишься честь по чести? — прищурился рыбак.
— Клянусь Поседао, богом моря, — ответил Одиссей. — Когда проведешь через здешние воды и поможешь найти Диомеда, отпущу и дам хороший железный нож.
— А если мы твоего Диомеда быстро найдем? — прищурился рыбак.
— Тогда я сразу расплачусь и отпущу тебя, — кивнул Одиссей.
— Клянешься? — спросил рыбак.
— Клянусь!
— Тогда давай нож, — протянул руку рыбак. — И я пошел домой.
— Ты спятил, сволочь? — побагровел Одиссей. — Жить надоело? Так я насчет брюхо вспороть не шутил. Это я тебе быстро устрою…
— Нож давай, ты клялся, — потребовал рыбак. — Вон за тем холмом деревня. Там твой Диомед.
— Да чтоб тебя! — расстроился Одиссей, которому ножа было жалко до ужаса. Но делать нечего. Будучи в походе, нарушить клятву Морскому богу — поступок безумный.
Диомед оказался не дурак. Здешняя бухта была совершенно роскошной. Ее прикрывал от волн небольшой островок, отделивший море от глубокой лагуны. Пухленький писец, взятый в этот поход, полез в свои папирусы и удовлетворенно заулыбался. Видимо, это место тоже было нужно его господину. Да и неудивительно. Гавань здесь отменная.
— Бари… наверное… — пробурчал что-то непонятное писец и сделал пометку в папирусе. Теперь-то он понял, почему именно этот человек возглавил поход. От Одиссеевой Итаки до Италии было куда ближе, чем до Микен.
— Странные все-таки в Италии дома, — хмыкнул Одиссей, разглядывая россыпь круглых хижин, которые венчали конические крыши из плотно уложенного тростника. Деревушка оседлала высокий холм с отвесными склонами, а у его подножия раскинулись поля и пастбища, где мальчишки стерегли стада коров и коз. Увидев чужаков, они засвистели и замахали руками, посылая сигнал тем, кто на холме. В деревне забегали, засуетились, и вскоре навстречу высыпало с полсотни крепких парней со щитами и копьями, умело перекрывшими путь наверх. Один из них выделялся богатым доспехом и шлемом. Остальные вооружены были куда проще: щиты, копья и длинные кинжалы.
— Дерьмово они тут живут, — снова хмыкнул Одиссей, сломал пару веток с куста и замахал. Его узнали, и наконечники копий озадаченно поднялись вверх.
Диомед встретил их хмуро и неприветливо. Как будто потускнел, полинял неутомимый боец, неистовствовавший под Троей. Лицо пробороздили первые морщины, а могучие плечи опустились, как у человека, на которого навалились непосильные заботы. Он изумленно посмотрел на Одиссея, сверкавшего золотом пояса, оружия и украшений, и еще более удивленно — на его свиту, в которой несколько человек оказались вида совершенно невоинского. Тем не менее, именно они тащили здоровенные ящики, что были, судя по лицам несущих их людей, тяжести неимоверной.