Всего три года прошло, а вот гляди ты, с лиц горожан уже исчез застарелый страх, а в глазах появилось такое чувство, как будто и завтра у них будет кусок хлеба. Ему бы их уверенность.
Оставленный на хозяйстве трибун Хрисагон разошелся не на шутку. По крайней мере, земли на левом берегу Оронта принадлежали Угариту довольно давно. Но трибун мелочиться не стал и подчинил все на два дня пути от моря, благо и воевать-то здесь было особенно не с кем. Угарит просто заполнял образовавшуюся пустоту. Мелкие вожди, в хаосе наступившего безвременья ставшие царями, были безжалостно вырезаны, а их деревни обложены данью в пользу ванакса Энея. Тех, кто сопротивлялся слишком сильно, вырезали тоже, оставив только баб и малых детей. Их вместе с землей, домами и зреющим урожаем отдали безземельным парням с побережья, которым полноводный Оронт казался благословением богов. Там, откуда они пришли, уже давно пересохли все колодцы.
На правом же берегу реки стоял городишко Каркар, контролирующий переправу через реку, и он по старой памяти платил дань царю царей Кузи-Тешубу, сидящему в далеком Каркемише. В Каркаре жили хетты, лувийцы и местные ханаанеи, что тесно переплелись между собой за столетия владычества далекой Хаттусы. Так река стала границей между новыми царствами, разделив водной гладью два совершенно разных мира. Один — мир старый, замшелый, пытающийся цепляться за испарившееся величие, и второй — новый, с невиданными ранее законами и обычаями.
Тимофей, который в этих местах не бывал, примечал каждый холм и каждый куст. Вдруг вернуться придется. Городок не слишком большой, пятьсот на пятьсот шагов. Холм, стараниями людей сделанный неприступным, окружали кирпичные стены на каменном основании. А внутрь вели единственные ворота, низкие до того, что из всего отряда проходил, не задев макушкой свода, один лишь низкорослый Главк.
Убогие хижины простонародья теснились у подножия холма, и они были так бедны, что не вызвали интереса даже у младших сыновей афинских козопасов, вышедших в поход за добычей. Ремесла в Каркаре почти нет, а те люди, что живут здесь, пашут землю у берега реки, собирают инжир и гранат, чеснок и виноград, ячмень и пшеницу, чечевицу и нут. Здесь добрые земли, а обилие воды позволяет растить лен, который охотно берут на побережье. Только плохая сейчас торговля, и местным купцам нипочем не провести каравана через земли арамеев. Потому-то и не стало их здесь, купцов-то. Все, у кого водилось серебро, давно уже перебрались в Угарит, под крыло царя Энея. Там чужеземцев за козье дерьмо не считают, как в Сидоне и Тире. Привечают даже и землю для житья дают прямо в городе, под защитой будущей стены. Только предъяви свое достояние царским писцам, потому как в Угарите пришлых босяков не жалуют. Своих хватает. Кто из торгового люда после этого в нищем пропыленном Каркаре останется.
Неплохой городишко, — приценился Тимофей. — Если войско иметь, то жить вполне можно. И пошлины кое-какие идут, и поля вокруг обильные. Он вздохнул и рявкнул на парней, которые не спешили распрячь ослов, а вместо этого пялились на проходящих мимо баб, завернувшихся от недоброго глаза в грубые платки.
— Отдыхаем день, — скомандовал Кулли, привычным взглядом окинув окрестности. Постоялый двор построен у подножия холма, а храм Дагона, главного бога в долине Оронта — на горе, за стеной. Там Кулли принесет жертвы за удачный поход.
Тимофей оценивающе посмотрел на вавилонянина. Ни следа не осталось от былого щеголя. На пальцах нет перстней, на голове надет простой войлочный колпак, а длинная рубаха-канди сделана из грубого полотна без кистей и вышивки. Хитроумный купец не хочет злить своим богатством людей, в землях которых гостит. И правильно делает. Зачем вводить в искушение тех, кто может ночью перерезать тебе глотку.
— Товары — в город, — скомандовал Кулли. — Наместник выделил нам склад. Купцы и их слуги будут спать там. Верблюды и ослы идут в загон. Я уже распорядился насчет ужина, почтенный Тимофей. Твоих людей сейчас накормят.
— Хорошо, — склонил голову афинянин.
Ему привычен такой порядок. Купцы и товар ночуют в городе, под защитой стен, а скотина, погонщики и охрана — на постоялом дворе. Все идет так, как заведено столетиями.
Рассвет. Зябкая прохлада ночи ушла мгновенно, подбросив Тимофея, спящего на тощем тюфяке. Сон ушел, словно и не было его. Истошный, не сулящий ничего хорошего крик резанул по ушам Тимофея. Афинянин знал, что он означает. Нет ничего более привычного для этой земли, измученной бесконечными набегами арамеев. Часовой на постоялом дворе углядел движение со стороны пустошей, а это значит, что наместнику Каркара пора отрабатывать ту пятидесятую часть, что он берет за проход каравана.