Теперь озеро называли не иначе, как Мертвым или Гиблым. Рыба и озерная фауна исчезли почти сразу, едва военные огородили леса в двух десятках километрах колючей проволокой и выставили посты, никого не пропуская в запретную зону. Когда же какой-то геолог обнаружил в прибрежном песке золото, озеро изуродовали окончательно.
Сначала перелопатили дно драгами, потом использовали методику выщелачивания грунта мышьяком. Вода и берега навсегда приобрели буро-пепельную окраску. Грязный водоем стал отстойником, в него сливали отходы все ближайшие предприятия, имевшие жидкие отработки в своем производстве.
Прибрежные почвы превратились в бесплодные окаменелые пласты, ближайшие леса погибли – высохли на корню. Обломанные временем и непогодой сухие стволы угрюмо торчали вокруг некогда почти райского местечка, как мачты затонувших кораблей.
В двухстах метрах от бывшего пляжа располагался обнесенный забором кирпичный дом. Его единственным обитателем был Виктор Часовский, занимавший должность химика-лаборанта в районной СЭС. Главной задачей его был сбор проб воды, почвы, конденсата в различных точках озерной зоны. Еще он являлся по совместительству лесничим – следил, чтобы сухой лес вдоль берега не сожгли или загорелся от природных причин.
Люди, однако, в места эти не ходили уже несколько лет, а значит, и спалить тут ничего не могли. Пожаров тут не бывало и в самые засушливые года, грозы вымерший сухостой не брали. Часовский сам не однажды видел, как молния ударяла в один из стволов, но дерево и не думало возгораться, лишь сном разноцветных искр разлетится в разные стороны.
Судьба загнала сюда Виктора не случайно, точнее, он сам себя сюда загнал. Семь лет назад аспирант одного из НИИ золотой промышленности Часовский был осужден на девять лет за кражу драгметаллов. Что подвигло его на подобное, он до сих пор не мог понять, вроде, все было: хорошая работа, должность, жена, квартира, машина последней модели ВАЗ, перспективы на будущее.
Ни жена, ни друзья, ни родные сначала не верили, а когда осознали, что Виктор не просто вор, а расхититель государственного золотого фонда в особо крупных размерах, то разом отвернулись. Суд приговорил к девяти годам, за примерное поведение и в связи с изменившимся законодательством отпустили через шесть.
К этому времени мать умерла, два брата не жалели иметь с младшим ничего общего, даже на порог не пустили. На работу с такой статьей не брали, жена давно жила с другим и имела двух маленьких девочек, жилья не было. Начались скитания по общагам и притонам, пьянки, жизнь дала очередной крен.
Виктор пожалел, что освободился досрочно – на зоне хотя бы была еда, койка и уважение сокамерников. Случайная встреча свела его с бывшим сослуживцем, который из золотодобычи ушел, а атомную энергетику, сидел на тепленьком местечке одного из отделов экологического контроля.
Он и предложил Часовскому нынешнее место. Уединение, прежняя связь с любимой неорганической химией, жилье, деньги неплохие, а главное последний шанс начать жизнь с чистого листа.
Анализы воды и пробы почвы нужно было привозить в районный центр каждые пять дней. Это значить послезавтра, собирать надо сегодня. Виктор уже больше двух часов как не спал – лагерная привычка, там, как и в армии, подъем в шесть ноль-ноль, вошла в образ жизни.
Все это время он лежал на скрипучем диване, равнодушно изучая трещины на заплесневело-прокопченом потолке. У изголовья, на полу, свернувшись калачиком, дремал верный пес Цезарь. В семье Часовских всегда жили немецкие овчарки. Теперь собака и единственный друг в одном лице напоминала Виктору о долагерной жизни.
В окна ударили утренние лучи. Пора. Быстрым движением Часовский поднялся и пошел умываться. Позавтракав на скорую руку, он и Цезарь вышли наружу. Солнце уже хозяйничало в небе, разогревая воздух последнего летнего дня. Виктор глянул на озеро и из груди вырвался вздох разочарования – густой туман не только не рассеялся, но и стал еще непрогляднее, придвинувшись ближе.
Туман здесь был всегда с ранней весны и до поздней осени. Густые клубы с зеленоватым оттенком обволакивали гладь воды и медленно надвигались на прибрежную полосу. Обычно яркого солнца было достаточно, чтобы разогнать морок, однако, сегодня он и не думал исчезать, а наоборот, наползал на человеческое жилье.
Виктор брезгливо поморщился, его подсознание всегда старалось избегать этого явления природы. Он интуитивно чувствовал, что в тумане есть какая-то опасность. Ядовитая лужа, в какую превратилось озеро, не могла породить из своих глубин ничего хорошего.
– Подождем, пока эта дрянь рассеется, - сам себе вслух сказал Часовский, - Пойдем, Цезарь, до родника чистой водички наберем.
Собака завиляла хвостом, слыша речь хозяина, потом вдруг посмотрела на клубящиеся испарения. Шерсть на загривке стала дыбом, пасть тут же оскалилась, из горла донеслось раскатистое рычание.
– Ты чего? – удивился хозяин, - Это ж всего лишь туман, будь он неладен. Пошли за водой.
Родник с пригодной питьевой водой находился в двух километрах от озера. Приходилось ежедневно ходить с канистрами туда и обратно, в жаркие дни и не один раз. Несмотря на все трудности жить на берегу Мертвого озера было куда лучше, чем еще три года париться в бараке на нарах среди испарений немытых грязных человеческих тел, клопов, вшей, туберкулеза и безысходности.
Деревня Ворошиловка. Фельдшерско-акушерский пункт. 10:37.
Катасонов Егор Еремеевич хоть и имел диплом ветеринарного фельдшера, но таковым по сути своей не был. Диплом был куплен в подземном переходе за две сотни баксов, а животных лечить Егор научился давно – все свои пятьдесят семь лет провел в деревне, сначала подпаском был, потом пастухом, на скотобойне работал, птицеферме, коневодческом заводе.
Пять лет назад предложили занять должность ветеринара, которая пустовала несколько лет, нужен был лишь документ. Пришлось искать диплом образца семидесятых, нашел, в нынешние времена за деньги хоть грамоту от князя Рюрика можно достать. Не могли в деревню и фельдшера найти, ну, хотя бы медсестру.
Когда еще существовало распределение, удавалось насильно загонять выпускников медучилищ, да и то ненадолго, от силы месяцев на восемь. Был один фельдшер, уж очень не хотел в армии служить, вот и четыре года лечил местное население, а потом бурно отметил свое двадцатисемилетие и уволился.
Население Ворошиловки и в лучшие годы не превышало трех сотен жителей, Но болело часто, много и сильно. Вот и выдали Катасонову какую-то справку якобы он закончил какие-то курсы младших медицинских работников, а после определили местным фельдшером.
Егор не возражал. Деньги лишними не бывают, люди же, как и животные – те же болячки и лечение соответственно такое, если кто помрет, так в город не повезут на вскрытие, неправильно леченые жаловаться не побегут – до райцентра больше ста километров, свой транспорт у единиц, особенно не разъездишься по судам. А на крайний случай Катасонов бы заявил, что его насильно сделали лекарем.
Ворошиловцы болели слишком часто и все какими-то непонятными болезнями. Егор почти никогда не мог поставить даже приблизительный диагноз, но некомпетентность свою тщательно маскировал. Каждого обратившегося регистрировал в журнал, измерял температуру, выслушивал ветеринарским стетоскопом (точнее, просто тыкал им в разные участки тела и делал важное выражение лица).
Со столь же важным видом он пальпировал живот (вернее, мял его своими мозолистыми пальцами изрекая несколько заумных терминов из стоматологии, брошюра о кариесе была оставлена предыдущим фельдшером), заглядывал в глаза, смотрел язык, считал пульс.
После подробных исследований Катасонов ставил диагноз непременно на латыни, поражая больного своими обширными познаниями и в то же время пугая иностранными словами. Всем обратившимся не зависимо от патологии Егор прописывал глюкозу, витамины, валериану, мед, отвар зверобоя и ромашки, а также левомицетин. Что лечил он верно и быстро, так это похмелье, запой, ревматизм, понос, запор, экзему, всяческие нарывы и белую горячку.