Уокер сам себе удивлялся. Не то чтобы он не знал Джека; знал. Он точно знал, на что Джек способен, а на что нет. Не то чтобы Джек в прошлом не вытворял разные глупости и не пытался их скрыть. (Господи, да с чего начать перечислять все идиотства Джека за многие годы – он всегда проигрывал, всегда, и чудовищно неумело заметал следы.) Уокер понял, что много лет назад про себя решил оплачивать косяки и неудачи Джека. Он изображал оптимизм всякий раз, как Джек выкидывал что-то новенькое, тихо закрывал кредиты, которые никогда не оборачивались доходами, потому что именно так поступаешь, когда кого-то любишь, когда строишь с ним совместную жизнь. Твои сильные стороны уравновешивают его слабости. Ты становишься заземлением для его порывов, эго для его ид. Приспосабливаешься. А если Уокер терял терпение, если иногда ему хотелось, чтобы в жизни было побольше равновесия, он просто представлял свою жизнь без Джека – и перенастраивался, потому что жизнь без Джека представить себе не мог.
Но что-то в нем сломалось в тот вечер, когда они собрались праздновать день рождения Мелоди. Он искренне ужаснулся, когда Джек выложил все о незаконной продаже Родена. Это же незаконно! Какие бы глупости Джек ни творил в прошлом, закон он нарушил впервые (Уокер исходил из этого, он на это надеялся). Если бы он довел свой нелепый план до конца и попался, Уокер даже боялся представлять, с чем бы они столкнулись, и не только по-человечески – для него последствия были бы профессиональными. Этого и вообразить себе было нельзя.
Когда Уокер в тот вечер стоял на кухне, глядя, как Джек пытается объясниться и мечется между уклончивостью и негодованием, годы самоотречения и терпимости Уокера словно улетучились. В ближайшем будущем ему предстояло провести много времени, пытаясь разобраться в том мгновении, он не мог понять, как годы преданности, любви и терпимости могли просто исчезнуть. Но они исчезли. Глядя на Джека, он осознал, что больше двадцати лет относился к своему партнеру по-родительски. А за этой обессиливающей мыслью последовала вспышка понимания, выровнявшая все: причина, по которой они так и не завели ребенка, чего Уокер всем сердцем хотел, но на что никогда не мог уговорить Джека, заключалась в том, что сам Джек был ребенком – и Уокер позволил ему это, дал такую возможность. Его муж приходился ему сорокачетырехлетним обидчивым, требующим заботы, избегающим ответственности сыном, и заводить других детей было уже слишком поздно; осознание этого Уокера доконало.
Он думал, что много лет назад смирился с решением не заводить детей; это его уже не очень беспокоило – так, побаливало временами. Но когда он увидел дочерей Мелоди – таких славных, таких милых, – в нем что-то стронулось с места, а потом Стефани сказала, что беременна, и его накрыло такой внезапной, неожиданной тоской, что пришлось выйти из комнаты продышаться. А потом эти признания, после которых Уокер больше не мог закрывать глаза на то, какое беспечное и алчное у Джека сердце. Казалось, в день рождения Мелоди под ним распахнулась зияющая расселина и он не мог вскарабкаться по склону и выбраться. День за днем он ощущал какое-то головокружение, как будто его ничто не держало, только внизу опасно виднелась долина сожаления и тщеты.
Вечером накануне переезда он впал в панику. Что, если он списывает горечь от своих собственных решений на поведение Джека? Что, если он несправедлив? Что, если ради них обоих нужно было дать еще один шанс? Он вернулся с работы если и не с желанием передумать насчет расставания, то по крайней мере с желанием все обсудить. Джек разговаривал по телефону в спальне за прикрытой дверью. Спорил с кем-то. Настаивал, что сможет найти другого «покупателя», убеждал человека на том конце передумать. Он не отменил продажу статуи, как писал Уокеру в имейлах. Он все еще пытался это провернуть.
Тут все и кончилось.
Уокер решил выжать все, что можно, из летнего домика на Лонг-Айленде и купить собственное жилье. Помочь Джеку с переговорами по поводу кредита. Он предполагал, что им нужно будет развестись, но начинать юридическую процедуру было не к спеху. В конце концов, ему, скорее всего, придется оплатить и это.
Глава тридцать восьмая
В тот вечер, когда у Мелоди случился не-день рождения, когда она обнаружила Нору и Луизу в спальне Джека и спросила, что произошло и почему Луиза плакала, в тот вечер, когда она не отступала, пока Нора в конце концов не выпалила, что они видели Лео в парке в двусмысленной ситуации, а потом они обе (пытаясь, как теперь понимала Мелоди, уклониться от того, что всплыло через много дней – от прогулов на курсах; от Симоны) указали на свадебную фотографию Джека и Уокера, Мелоди еще верила, что праздник можно спасти. Как ни нелепо, она продолжала в это верить, пока Джек и Беа расспрашивали Нору и Луизу о том дне, когда они видели Лео в парке, не утратила надежду и тогда, когда Стефани извергала содержимое своего желудка в углу гостиной, и даже потом, услышав новости об исчезновении Лео. И только когда Джек и Уокер принялись ссориться на кухне и их приглушенные голоса быстро перешли на крик, Мелоди осознала, что ужин так и не съедят, торт не разрежут, а миленький лимончелло не разольют по рюмкам.