– Ну, теперь у них будут места в первом ряду на грандиозном разводе.
Мелоди положила сэндвич.
– Серьезно?
– Боюсь, что да.
– Но почему? Неужели никак нельзя все исправить? Что произошло?
– Я сделал огромную глупость. Можем поговорить о чем-нибудь другом?
– Конечно.
Они сидели за прилавком в торговом зале, возле витрины с драгоценностями.
– Красивые, – сказала Мелоди, взяв в руки красную кожаную коробочку с винтажными часами.
– Да, красивые. Эти часы я подарил Уокеру на свадьбу.
– Он их вернул?
– Вообще-то он перепродал их тому, у кого я их купил, и тот человек сообщил мне, а я выкупил.
– Прости. Очень грустно это слышать.
– Оно и было грустно. Очень. Особенно из-за того, что он продал часы, чтобы купить гребни для моих длинных волос, а я, не зная об этом, продал волосы, чтобы купить кожаный футляр для часов.
Мелоди улыбнулась и положила часы обратно на прилавок.
– Мы продаем дом. – Она сжала переносицу большим и указательным пальцами. Ей очень не хотелось снова плакать при Джеке.
– Наш дом тоже выставлен на рынок.
– Говорят, он на подъеме. Рынок, – сказала Мелоди, повторяя слова Уолта.
– В жопу рынок.
– Ага.
Они пару минут сидели молча, жевали свои сэндвичи с индейкой, стараясь друг на друга не смотреть. Потом Мелоди сказала:
– Помнишь приятелей, которые у тебя были в старших классах?
– Господи, у нас ланч с расспросами и воспоминаниями? А то я не в настроении.
– Нет. Я хочу кое-что узнать.
– Каких приятелей?
– Всех тех мальчиков.
– Опять-таки, попрошу тебя уточнить.
– Всех тех мальчиков летом. Из клуба с бассейном. Помнишь? Ты приводил их домой, и вы зависали под деревьями на заднем дворе.
У Джека засияли глаза. Он помнил. В последнее лето перед колледжем он беззастенчиво таскал домой красивых мальчиков из семейного пляжного клуба, все они работали в ресторане, убирали со столов и доливали вино в бокалы. (Работа мечты, официант в обеденном зале, всегда доставалась детям-студентам кого-нибудь из членов клуба, и они прикарманивали чаевые, в которых, в общем, не нуждались, чтобы и подпитывать свое пристрастие к алкоголю или наркотикам – или и тому и другому.) Уже тогда Мелоди понимала, что есть нечто особенное в том, как Джек и его приятели утаскивают шезлонги на дальний конец двора и мажут друг другу спины «Гавайским тропическим лосьоном», временами брызгая на себя из маминого распылителя для растений – хорошенького, медного, предназначенного для африканских фиалок на подоконнике летней веранды. Мелоди все искала предлог, чтобы подойти к ним, использовала любую возможность: приносила стаканы с лимонадом или шоколадное эскимо из морозилки. Мальчики прекращали смеяться и разговаривать, пока она шла по лужайке, и щурились, пытаясь разглядеть, что у нее в руках.
– Хотите? – спрашивала она.
Она всегда брала и на свою долю, надеясь, что ее пригласят остаться. Но Джек вечно забирал подношения и прогонял ее.
– Еще как помню, – сказал Джек Мелоди. – Старые добрые деньки под соснами. Когда жизнь была куда проще и веселее, а дали были голубые.
– Голубые, ага.
– Ну, не все. Но некоторые. Мне хватало.
– Почему они меня не любили?
– Что?
– Они меня не любили, те мальчики, – Мелоди старалась говорить беспечно и легко. – Я все время пыталась с вами затусить, а вы меня все время старались прогнать.
– Ты была маленькая.
– И что? Я вам приносила всякие вкусности. Лимонад, мороженое – а мне всего-то было надо в карты с вами поиграть, или послушать, как вы разговариваете, или хоть что-нибудь. Но ты и твои друзья меня не любили. Я все гадала почему. Это было не просто так.
Джек откинулся на стуле, скрестил руки на груди и широко улыбнулся, словно Мелоди рассказала отличный анекдот. Потом рассмеялся, но у нее сделалось такое обиженное лицо, такое Мелоди-сделали-больно, что он осекся.
– Мел, – сказал он, накрывая ее руки ладонью. – Ты вовсе не вызывала у них неприязнь. Ты была прелесть, ковыляла по лужайке в обвисшем раздельном купальничке с кувшином теплого лимонада или тающим мороженым; на вкус оно было как отмороженное. Совершенная прелесть.
Мелоди уставилась на свой недоеденный сэндвич. На Джека она взглянуть не могла. Теперь ее мучило то, что она затеяла этот разговор; и то, как в его изложении выглядели ее походы через лужайку; и особенно – что от «ты была прелесть» ее охватило чистое счастье.