Он продолжал, и из его голоса ушла вечная язвительная нотка:
– Что бы там ни происходило, под теми соснами, это не имело отношения к тому, любили тебя или нет. Ну бред же. Мне было семнадцать. Я не хотел, чтобы ты крутилась поблизости, потому что у меня двадцать четыре часа в сутки была эрекция. Не хотел я, чтобы при этом присутствовала моя младшая сестренка.
– Ужас.
– Именно. Считай это формой братской любви. Так ты что, зациклилась на этом из-за Норы? Задумалась, не встроен ли в тебя отпугиватель гомосексуалов?
– Нет. Я просто думаю. Я хочу все сделать правильно. Хочу ее понять и поддержать, но мне страшно. Я больше не знаю, что ей нужно, что она чувствует.
– Да знаешь.
– Нет, Джек, нет. Я никогда не хотела девушку…
– Знаешь, знаешь, – настаивал Джек. Он встал, собрал мусор, оставшийся от ланча, и запихал его в пустой пакет из магазина. – Ты хочешь, чтобы она не была лесбиянкой, – спокойно сказал он.
– Да. Прости. Я это говорю не для того, чтобы обидеть. Просто не хочу, чтобы ее жизнь была сложнее, чем вообще бывает жизнь. Я не знаю, как облегчить этот путь, сделать его более гладким. Не знаю, что говорить, что думать и как себя вести, и не знаю, с кем поговорить. Кроме тебя.
Джек смотрел в окно, нетерпеливо постукивая пальцами по стеклу витрины.
– Уокер хотел детей, – наконец сказал он.
– Правда?
– Я из-за этого нервничал. Ты меня знаешь. Он хотел приемного, а я мог думать только об одном: откуда мы знаем, кого нам дадут? Все это казалось такой идиотской лотереей. А ребенку каково будет? Никто не подписывается на двоих отцов-геев. Мне казалось, тут так легко облажаться. Уокер вечно говорил, что я надумываю. Все повторял: «Это не просто так называется «брать под опеку». Родители – временные опекуны, они присматривают, дают любовь и стараются, чтобы с ними ребенок стал лучше, чем был до них. Не навредить». В общем, так говорил Уокер. Не знаю, поможет ли тебе это.
– Немножко помогает, – сказала она.
– Еще один пример моего эгоизма, если поверить Уокеру, высказавшемуся на прощанье.
– Нежелание усыновлять?
– Да.
Мелоди на минуту задумалась. Почему так легко ранить именно тех, кого больше всего любишь? Она ткнула пальцем в барный столик на колесах в стиле ар-деко, заставленный хрустальными графинами с темной жидкостью.
– Это настоящий алкоголь? – спросила она.
– Определенно настоящий, – сказал Джек. – Предлагаешь выпить? Потому что если да, то я тебя сейчас люблю больше, чем кого-либо в Нью-Йорке.
– Да, – сказала она.
Джек налил по половине пластикового стаканчика скотча, и они пару минут сидели, потягивая спиртное, в дружеском молчании.
– Я не думаю, что ты вел себя как эгоист, – сказала Мелоди.
– С усыновлением?
– Да. Я считаю, ты вел себя обдуманно, осторожно и честно, открыто говорил, что тебя беспокоит. Дети – это непросто.
– Знаю.
– Не пойми меня неправильно; это очень здорово, и, думаю, вы с Уокером были бы прекрасными родителями – если бы оба этого хотели. Но это не для всех.
Она допила скотч и налила себе еще немножко. Алкоголь придавал ей некоторое ускорение.
– «Не навреди», – рассмеялась она. – Легко сказать! А знаешь, что еще легко? Навредить! Случайно навредить так легко, что руки опускаются. Не думаю, что ты вел себя как эгоист. По-моему, ты был реалистом.
Джек с веселым интересом наблюдал за Мелоди. Ничего удивительного в том, что она не держала банку, не было, но то, что она говорила, отзывалось в его душе – и ему становилось легче.
– Уокеру это скажи, – в шутку произнес Джек.
– И скажу, – выпрямилась Мелоди. – Где он? Он думает, что с детьми так легко, сплошной праздник? Позвони ему. Я расскажу мистеру Адвокату, как это легко. Где он?
– Не знаю, давай посмотрим. – Джек достал телефон, и Мелоди опешила, когда он открыл «Сталкервиль», то самое приложение, которое она уговорила его поставить. – Давай подглядим, – сказал Джек, дожидаясь, пока оно загрузится. – Вот, пожалуйста. Он на работе – и смотри, что сейчас будет!
Он нажал набор и поднял телефон, так чтобы Мелоди видела надпись «Уокер» на экране; телефон звонил и звонил. Джек швырнул его на прилавок. Мелоди потянулась за ним.
– Ты что делаешь?
– Удаляю эту штуку. Если хочешь что-то сказать Уокеру, иди и найди его. А это? – Она подняла телефон и легонько потрясла им. – Это не скажет тебе, что ты хочешь знать. Это лишь крошечная часть истории; чушь это собачья.
Она нажала несколько кнопок, и приложение исчезло. Джек смотрел поверх ее опущенной головы в окно на шедших по улице пешеходов; весенний день был мучительно идеален. Ему никогда в жизни не было так одиноко. Возвращая телефон, Мелоди поняла, что рассеянный, слегка уплывающий взгляд Джека, слишком отросшие волосы и мятая рубашка – это все признаки разбитого сердца. Он не был зол или весел; он был опустошен. Она еще посидела с ним, жалея, что не может стереть с его лица это выражение: уверенность, что он получил по заслугам, и сожаление размером во весь мир.