– Мелоди, – сказал расстроенный Уолт, – я ничего не понимаю.
– Я вам обоим так благодарна, что вы это придумали. Пожалуйста, не думайте, что я не благодарна. Но – давайте все продадим. Используем эти деньги, чтобы обустроиться на новом месте.
– Ты уверена? – спросил Уолт.
– Совершенно. – Мелоди повернулась к Джеку. – Ты сможешь все это продать и получить комиссионные, так?
– Если ты этого хочешь, то да.
Он был удивлен, но доволен. У него на самом деле не хватило бы места держать все, что, как он предполагал, она захочет сохранить.
– Вы как, не против? – спросила Мелоди Нору и Луизу.
Ей было хорошо, она словно сбросила тяжесть с плеч, она за все отвечала.
Девочки кивнули.
– Мы просто хотели что-то сделать, чтобы тебе стало лучше, – сказала Луиза. – Хотели, чтобы ты была счастлива.
– У меня есть все, чтобы быть счастливой, – улыбнулась Мелоди.
Она даже не была уверена, что понимает порыв, повинуясь которому захотела все отпустить, но решила в кои-то веки не задумываться. Если у тебя есть что-то из дома, это вовсе не то же самое, что «есть дом». После всего случившегося за последний год ничто не осталось прежним, пора было перестать цепляться. И вот так, запросто, она снова почувствовала себя Генералом. Со стороны могло показаться, что их семья отступает, но она лучше знала. Она была Генералом, и если было на свете наступление, то оно выглядело так.
Глава сорок третья
«Это было просто с ума сойти». Когда Матильда потом рассказывала эту историю – а они с Винни рассказывали ее много раз, ведь история «Поцелуя» стала их историей, – после десятого, сотого, тысячного раза она практически ничего не меняла и всегда начинала с одного и того же предложения: «Это было просто с ума сойти». Как они поехали в Бруклин накануне Дня матери, и поскольку в протезе Винни что-то меняли, он был без руки, что случалось редко. Как Матильда с ним скандалила из-за метро, потому что в тот день у нее особенно разболелась культя и она хотела идти на костылях и волновалась, что они опоздают, и они вызвали машину и, поскольку пробок не было, приехали до смешного рано. Как они пошли пешком, восхищаясь аккуратными кварталами браунстоунов, нарциссами и анютиными глазками в вазонах под окнами, тем, сколько народу гуляло по улицам с колясками, трусило за детьми на велосипедах с учебными колесиками, высаживало цветы на крошечные клумбы вокруг стволов деревьев. Как они наконец решили пойти к Стефани пораньше – посмотреть, дома ли она. Как мужчина стоял на крыльце, смотрел на них так, будто увидел привидение. Как даже с одной рукой Винни поймал Томми О’Тула, когда тот потерял сознание, не дав ему удариться лицом о тротуар и – «Бог знает что еще! – говорила тогда Матильда их вытаращившим глаза детям. – Бог один знает, что могло случиться, ударься он головой. Если бы ваш папа его не поймал? Он бы мог умереть. Даже хуже! Мог бы повредить мозг и уже не стать прежним. Но нет! Ваш папа бросился и – одной рукой! – поймал его за талию и опустил, как будто тот был не тяжелее пакета риса. Взрослый мужчина!»
Матильда рассказывала, как Стефани бросила пакеты и цветы и побежала по улице, увидев, как упал Томми, и как она сидела, положив его голову себе на колени, и держала его за руку, и не давала ему шевелиться, пока не приехала «Скорая» и им не сказали, что с ним все будет хорошо. Как его наконец подняли на ноги и помогли войти в дом, и тут-то они поняли, почему Томми упал в обморок, почему, когда он увидел Винни и Матильду на улице, у него закружилась голова, почему он растерялся.
«Там стояла статуя мамы и папы! – Когда Винни-младший подрос достаточно, чтобы выучить историю наизусть, он всегда вмешивался и произносил эту реплику. – Там стояла ваша статуя!»
«Так и было. – Матильда гладила его по голове, по волосам, черным и блестящим, как у нее самой, кудрявым, как у отца. – Это знаменитая статуя из Франции. у женщины не было ноги, а у мужчины руки, совсем как у ваших мамы и папы. Я только раз на нее взглянула – и все поняла».
Здесь, если Матильда и Винни были в одной комнате, она всегда умолкала, всегда смотрела на него так же, как в тот день, со священным ужасом и откровением, взглядом, который исправлял его мир, делал его целым, наполнял таким нестерпимым желанием и надеждой, что он всегда отворачивался первым, потому что этот взгляд было почти невозможно вынести; настоящее солнце, заливавшее его мир светом.
«Я увидела эту статую, – говорила Матильда, улыбаясь своим мальчикам (Винни-младший, потом маленький Фернандо, потом Артуро, в честь деда Винни), – и поняла. Статуя? Это был знак».