— Что ты сдѣлалъ, Вася! — упрекнула матушка отца, подбѣгая ко мнѣ и осматривая мою, выпачканную саломъ, но почти не обожженную руку.
— Далъ попробовать Сашѣ, какъ жжется огонь, — хладнокровно отвѣтилъ отецъ, потомъ поправилъ свѣтильню и поспѣшилъ, приняться за прерванное чтеніе, какъ будто тутъ-то и было самое занимательное мѣсто въ романѣ.
— А-ахъ, варваръ, злодѣй! — закричала бабушка, путь не падая въ обморокъ, и вышла изъ себя отъ негодованія. — Нарочно подвинуть свѣчу: къ двухлѣтнему сыну, чтобы онъ сгорѣлъ, уродомъ сдѣлался!
— Сгорѣть-то я ему не далъ бы, — съ улыбкою отвѣчалъ варваръ:- а безъ этого урока, можетъ-быть, онъ и сдѣлался бы уродомъ.
— Это что за новости? Сдѣлался бы уродомъ безъ вашего глупѣйшаго урока? (Бабушка въ сердцахъ всѣмъ говорила: вы дуракъ, а не: ты дуракъ). Отчего же, скажите пожалуйста, другія дѣти не дѣлаются уродами? Будьте столь добры, Василій Александровичъ, объясните!
Бабушка разводила пальцами, словно въ нихъ подергивало каждую жилку.
— Не дѣлаются, потому что- Богъ милуетъ, или няньки берегутъ; у насъ же нянекъ нѣтъ, а на Бога надѣйся, да и самъ не плошай, говоритъ пословица, — серьезнымъ голосомъ объяснилъ отецъ.
Онъ былъ терпѣливый человѣкъ.
— Мужицкая пословица, какъ и всѣ пословицы! У васъ чувствъ родительскихъ нѣтъ, для васъ сынъ все равно, что муха: налетѣла на-огонь, сожгла крылья — туда и дорога! А теперь у ребенка рука-то разболится, и что еще съ ней будетъ — Богъ знаетъ. Pauvre enfant!
Отецъ упорно читалъ, но обвиненія и допросы не кончились.
— Опять борьба! — сказалъ звучный мужской голосъ.
Въ комнатѣ уже съ минуту стоялъ матушкинъ братъ, красивый и стройный господинъ, совершенно неопредѣленныхъ лѣтъ, не то юноша, не то тридцатилѣтній мужчина. Дядя, повидимому, любовался семейной сценой и выжидалъ удобной минуты для своей фразы.
— Какая борьба! Я подвинулъ къ сыну свѣчу, а матушка отъ этого вспыхнула, — сострилъ отецъ, закрывая книгу и пожимая нѣжную дядюшкину руку.
— Il est fou, cher Pierre, — загорячилась бабушка и принялась на французскомъ языкѣ съ величайшими подробностями дѣлать изъ мухи слона. — Вразуми хоть ты его, — заключила она свой разсказъ.
— Peut-être il а ses raisons.- небрежно замѣтилъ Пьеръ, муха показалась ему настоящимъ слономъ, и онъ уже считалъ себя призваннымъ для вразумленія отца. — Точно, странный урокъ! Твоя теорія воспитанія очень опасна, — продолжалъ онъ мягкимъ, неторопливымъ и вкуснымъ голосомъ, какъ человѣкъ, отыскивающій вкусъ въ новомъ, поданномъ на пробу кушаньѣ, и сталъ удобно усаживаться на диванѣ, подложивъ подъ локоть подушку. — Опытъ — дѣло хорошее; но ребенку онъ можетъ обойтись дорого, — и игра не будетъ стоить свѣчъ. Ошибокъ, увлеченій, даже страданій наберется много, — но разовьютъ ли они въ немъ вѣрный взглядъ на вещи? Вотъ въ чемъ вопросъ, какъ говоритъ Гамлетъ.
Начало послѣдней фразы произнеслось по-англійски.
— Ха-ха-ха! — засмѣялся отецъ. — Кто тебѣ сказалъ, что у меня есть какая-нибудь теорія воспитанія? Я просто счелъ неудобнымъ, коверкая языкъ, объяснить сыну, что отъ огня будетъ пипи или биби… Я увѣренъ, что онъ не понялъ бы меня и заплакалъ бы точно такъ же, какъ заплакалъ теперь. Зато ему не вздумается въ другой разъ тянуться къ огню, и, значить, я избавилъ его въ будущемъ отъ ненужныхъ желаній и слезъ. Какая же тутъ теорія? И гдѣ намъ выдумывать теоріи!
— Зачѣмъ же самоуниженіе? Зачѣмъ мѣщанство мысли и выраженія? «Гдѣ намъ!» Что же мы? безсмысленныя животныя, бездушныя машины? Я гораздо охотнѣе предположу, что ты дѣйствовалъ во имя теоріи, убѣжденій, чѣмъ соглашусь съ твоимъ объясненіемъ поступка. Отвергая въ немъ теоретическое начало, ты прямо говоришь: сегодня я сдѣлалъ такъ, завтра я поступлю иначе; у меня нѣтъ никакихъ взглядовъ на дѣло воспитанія. Это полное сознаніе въ безсмысленности своигь дѣйствій.
— Ну, нѣтъ; взгляды-то есть, а все же, милый ты человѣкъ, теоріи воспитанія у меня не имѣется, — наукамъ я не учился! Я буду именно поступать такъ сегодня, иначе завтра, смотря по обстоятельствамъ. Это не теорія! Вѣрь ты мнѣ, что не намъ создавать теоріи, — убѣждалъ отецъ своего противника.
Дядя пожалъ плечами.
— Мысли, сейчасъ высказанныя тобою, уже есть теорія. Но ты не хочешь сознаться въ этомъ. У тебя упрямая и скрытная натура, ты настоящій русскій му-у-у…
Вмѣсто слова дядя, быть-можетъ, первый разъ въ жизни, испустилъ коровье мычаніе; подражаніе вышло такъ хорошо, что онъ даже сконфузился. Отецъ улыбнулся.