А Стас уже смущенно гогоча, хлопал меня по плечу, мял ладонь и с собачьей лаской глядел в глаза.
— В общем, короче. Работа плевая. Собственно, даже и не работа. Надо сиделочкой посидеть. У тетки моей. Тёти Таси. Она сейчас у меня живет. Ну вышло так. Ей семьдесят восемь лет. Сидеть надо три, от силы четыре часа в день. С трех до шести. До трех соседка согласилась сидеть. Это недели на три. Пока Инга, ну супруга моя, не приедет из Голландии. Работа не грязная, не нервная. Вообще считай, никакая. А?
— А, ну да! Горшки с говном выносить, да? Памперсы менять. И с каким интервалом тетушка опорожняется? Через каждые полчаса? Или процесс непрерывный?
— Аль, никаких горшков-памперсов. Тетя Тася ходит сама, хвала Господу. Надо просто присматривать. Ну вот поставит кофейник она на газ да и забудет. А он перекипит и — сама понимаешь. Апокалипсис. Она вообще-то адекватная. Ну почти. Лопочет порой всяку хрень, так ты и не слушай. То есть слушай, конечно, — тут Стас понизил голос и опустил глаза, — но ненужное пропускай.
— А! Ненужное. А есть нужное?
— Умница! — Стас аж подскочил, точно его булавкой кольнули. — Тебе ведь можно довериться? Раньше было можно. А теперь?…
— Говорите уже, папаша, а то я усну.
— Ну короче, так. У нее — или идея навязчивая, или уж я не знаю, что. Но она то и дело говорит о каком-то кладе. — Тут Стас вновь понизил голос до сиплого шепотка и глаза его выкатились из орбит.
— Кладе? Вау! Леди Макбет! Она, кстати, кто, Тася твоя, Таисия?
— Подымай ваше. Ивсталия! Ивсталия Аристарховна!
— Ух ты! Есть такое имя?
— Есть. Но редкое. Это в честь Отца народов. Усекаешь?
— Ну да. Она что, Сталина чтит?
— Она-то? Она вообще никого не чтит, кроме своего стебанутого сыночка. Но это отдельная тема, и ее лучше не касаться. Я о другом хотел…
— О кладе, что ль? Вы меня не для того ль, друг мой, сватаете, чтоб насчет сокровищ выведать? Если да, то наша встреча была ошибкой. Мне в чужих секретах копаться стрёмно и несподручно.
На самом-то деле я в душе-то давно уже согласилась. Окаянная, сучья нужда давно скребла костяшками по горлу. Кривлялась в зеркале, давила в бок локтями в забитой до отказа маршрутке, насмешливо хамила из-за прилавка. Смотрела на меня моими же глазами, шершавыми от злых, пересохших слез. Вот так. Просто как-то стыдновато было радостно кивая, рассыпаться бисером перед этой пухлой, чмокающей сластеной с глазами цвета толченого стекла. Сыскался тоже, туз без рейтуз.
— То есть, ты меня как бы наушницей берешь? Уткой подсадной.
— Ага, именно так, — Стас глянул с улыбчивой наглостью хозяина положения. — Неважно кем, главное — за сколько. А? Шкала нравственности варьирует и зависит от уровня гонорара. Так?
— Ишь, заговорили-то как, полупочтенный!
— А учителя были хорошие.
— Ха! Уже не Ивсталия ли Архимедовна?
— Аристарховна! И она в том числе. Кстати, она весьма интересный собеседник, когда в настроении. А если к тому же и…
— Об этом позже! — И вот тут я вдруг почувствовала, что разжиженная, слезливая злость вдруг затвердела, сверкнула выпаренными кристалликами. — Ты, Стасик, тут формулировал что-то о нравственности и гонораре. Меня как-то более последнее интересует. Итак?
— Ну… — Стас приосанился и глянул на меня оценивающе. — Я думаю… сто рублей. В смысле, в час.
— Сто? — Я громко рассмеялась. Вроде ничего получилось, естественно. — Это что же, братец-кролик, триста в день, что ль? Да это ж мне на такси туда-обратно проездиться. Не клеится у нас разговорчик.
— Так что, сто пятьдесят? — Стас огорченно насупился.
— Не, точно не склеился разговорчик. Так что вы, господин хороший, докушайте свой кнедлик да и ступайте себе домой к тетушке своей Ивсталии Ахиллесовне.
— Аристарховне, — рассеянно поправил ее Стас и тотчас спохватился. — Так тебе чего двести что ли надо? А?!
— Ну накиньте еще «полтос» сиротке безродной да и сойдемся, пожалуй.
— Ладно, — Стас сумрачно кивнул. — Созвонимся. — Глянул на меня с отдаленным подобием уважения. Правда какого-то странного. — Теперь так, да?
— Ага, — я вытащила из сумочки заранее, с болью душевной приготовленные две сотенные бумажки и — хрясь на стол! — Заплатите за кефир, Шура!
«Да! — сказала я себе, выйдя из кафе. — Именно так! Именно так теперь и будет. Только так теперь и будет. Только так!»
— Детка, ты ведь не думаешь, что племянник мой такой весь розовый фламинго, целочка в тумане, добился опекунства, которого, кстати, я вовсе и не просила, держит меня тут дармоежкой и тратится на сиделку, из любви к престарелой тетушке?