Наконец, Евгност и София описывают, как София, супруга Бессмертного Человека, была названа "Безмолвием (Σιγη)", поскольку в Отражении (Еνθυμησις) без слова (λογος) она усовершенствовала свое (Всецелое) Величие (mNtnoq) (54). И доктринальное письмо содержит почти идентичное положение, содержащееся почти в самом начале текста, где перечисляются титулы Эннойи. Некоторые зовут ее "Мысль (Эннойя)", некоторые - "Милостью (Харис)" и делают так, соответственно, поскольку она распределяла Сокровища Величия (Мегефос) среди тех, кто имел к нему (Величию? - А. М.) отношение. А те, кто изрекал истину, звали ее "Безмолвием (Сигё), поскольку через отражение без Слова (Логос) Величие и наполнило всякую вещь во вселенной (55). Здесь ключ к пониманию связи текстов находится в понятии "Величие (μ ε γ ε θ ο ς / mNtnoq)". Доктринальное письмо, очевидно, использовало этот термин в его почти техническом, валентинианском, смысле, чтобы обозначить им верховное существо: оно и создало субъект. Но этот постулат не стыкуется с тем моментом в глоссе, который призван обосновать причину именно такого титула его супруги. Это в дальнейшем и подтверждает первичность Евгноста. Объяснение же титула "Милость" в его связи с "Величием" побудило автора доктринального письма перенести пассаж о Безмолвии с его изначального места в конце Евгноста в начало доктринального письма.
В заключение нашего анализа параллелей между Евгностом Блаженным (и Софией Иисуса Христа) и валентинианским доктринальным письмом можно предположить следующее:
1) что параллели эти не являются всего лишь случайными, но что оба этих текста, несомненно, тесно связаны;
2) что речь идет именно о Евгносте в его настоящей эпистолярной форме, а не о Софии, к которой, вроде бы, ближе доктринальное письмо, т. к. София опускает вообще или затуманивает ряд параллелей;
3) что намного чаще речь может идти о версии Евгноста из Кодекса V, наиболее похожей на доктринальное письмо; и, наконец, -
4) что именно доктринальное письмо следует за Евгностом, а не наоборот. -
Так, в письме встречаются абсолютно внетелесные аллегории и терминология, пришедшая от Евгноста к настоящей валентинианской схеме письма, подготавливающая письмо к абсорбции этих мотивов и терминологии. Евгност, конечно же, не просто источник, использованный доктринальным письмом ради тайных спекуляций о Плероме, но он призван объяснить наличие неких черт, типичных для доктринального письма, таких как монистическая базовая структура, о которой Холл говорил как о признаке архаического характера данного письма (56), ссылаясь на имена ("Безмолвие", "Человек", "Истина"), данные теми, кто говорили правду, или совершенными (57), а также наличие такой черты, как хорошо продуманная спекуляция о свете / человеке (Фёс / Фос). Готовность автора письма развивать свою собственную традицию ассимиляции материала из Евгноста позволяет предполагать не только высокий штиль, в котором выдержано данное письмо, но и готовность валентиниан, которые однозначно были христианскими гностиками, использовать очевидно нехристианские гностические документы для развития собственных воззрений. Первый момент может указывать на древность Евгноста, хотя, если бы он был дохристианским, можно было бы предположить очевидность его влияния на валентинианские труды и системы мысли, более ранние, чем общепризнанно поздние и развившие свою мысль из увиденного ранее в доктринальном письме (58). Последний же момент побудит нас быть более осторожными в попытках излишне строго классифицировать как валентинианство, так и Евгноста. Чтобы сторонники валентинианства ощутили возможность использования текстов, подобных Евгносту, именно в их нехристианской, а не в христианизированной форме, следует предположить не только их открытость внешним влияниям, но также, пожалуй, что Евгност не воспринимался как текст абсолютно чуждый и полностью свободный от христианского влияния (59).