Никто не может сказать, что Шмидт или Тилль работали непродуктивно, однако мы должны отметить, что это длительное промедление было исключительно неудачным, поскольку гностические исследования могли принять совершенно иное направление, если бы этот текст стал доступен раньше. Обсуждение истоков происхождения гностицизма могло бы быть менее фантастическим и более прочно основанным на фактах, поскольку, как мы теперь видим, Апокриф Иоанна во многих отношениях является основополагающим текстом. Но в то время очень немногие понимали его значение.
Следует сделать исключение для двух выдающихся исследователей, которых, оглядываясь назад, можно назвать гениями в нашей области. Они сумели увидеть, что этот текст является основополагающим, и передать почти эзотерическую информацию о его существовании младшему поколению. Я говорю об Эрике Петерсоне и Анри-Шарле Пюэше.
Эрик Петерсон обычно скрывал свою острую проницательность за тёмным и трудным стилем. В конце своей жизни он пришел к выводу, как и Франц Овербек до него, что христианство по своей сути с самого начала было аскетической, жизнеотрицающей религией. В качестве доказательства этого тезиса он приводил апокрифические Деяния апостолов, которые, по его мнению были не столько гностическими, сколько энкратитскими с иудео-христианским фоном. Он утверждал, что эти Деяния, особенно Деяния Фомы, а также сирийское христианство в целом и даже манихейство находились под влиянием энкратита Татиана, ассирийца и сирийца из Адиабены. С этой точки зрения он изучил гамбургские фрагменты Деяний Павла, опубликованные Карлом Шмидтом в 1936 году, но не привлекшие внимания исследователей патристики в беспокойные годы до, во время и после войны[3].
Там он нашёл примечательное принижение женщины: "Женщина, правительница мира, хозяйка множества золота, обитательница великой роскоши, великолепная в своих одеяниях, сядь на пол и забудь своё богатство и свою красоту и свои наряды"[4]. Этот отрывок имеет множество параллелей в других Деяниях и ясно показывает, насколько все они энкратитские. Чуть дальше в этом же фрагменте мы читаем, что Павел молился, чтобы оковы его рук были сломаны. После этого явился прекрасный юноша и, улыбаясь, освободил его. Петерсон связывает это с "прекрасным улыбающимся юношей" в Деяниях Иоанна и аналогичным представлением в других Деяниях. Согласно Петерсону, когда Павел вышел из темницы, чтобы крестить благородную женщину в море, юноша шёл перед ним с факелом. Этому есть параллели в нескольких отрывках Деяний Фомы (118, 119, 154, 157) и в других местах.
Все эти отрывки представляются аллюзиями на подразумеваемую мысль о том, что Христос многообразен и являет Себя то как дитя, то как юноша, то как старец. Так Он описан в Деяниях Петра, 21:
Тогда Пётр сказал им: Расскажите нам, что вы видели. – И они сказали: Мы видели старца, имеющего такой вид, какой мы не сможем описать тебе, - но другие сказали: Мы видели юношу, - а иные сказали: Мы видели мальчика, который нежно коснулся наших глаз, и наши глаза открылись.
Эту примечательную христологию, полностью отличную от халкидонского άτρεπτος, Петерсон объясняет через богословие Татиана. Действительно, этот учитель энкратитов в своём Обращении к эллинам, 26, спрашивает своих оппонентов, почему они разделяют время, говоря, что одна его часть – прошлое, другая – настоящее, а третья – будущее. Как плывущие по морю воображают в своём неведении, что судно стоит на месте, а холмы на берегу проплывают мимо них, так и эллины не знают, что это они движутся, тогда как в действительности существует только неподвижная вечность, Aion Hestos, пока творец хочет, чтобы она существовала.
Таким образом, Христос в апокрифических Деяниях – это Эон, являющий Себя как ребёнок, юноша и старец, то есть в символах будущего, настоящего и прошлого. В 1949 году, во время написания этой статьи, Петерсону было известно предварительное сообщение Шмидта об Апокрифе Иоанна и по меньшей мере одному из своих друзей он говорил о связи понятия Эона с описанием Христа в Апокрифе. Очевидно, он не решился опубликовать своё великое открытие, поскольку перевод Шмидта в этом месте сомнителен и неполон[5]. Ещё в 1959 году, при переиздании своей книги, вышедшей после появления издания Тилля, он говорил только, что отрывок Апокрифа Иоанна "и вот, явился мне ребёнок. Я, однако, увидел явление, как старца" интересен, но труден для истолкования. Нет сомнения, что если бы он знал правильный перевод, он сказал бы о том, о чём он думал еще в 1949 году, - что во вводной части Апокрифа Иоанна, как и в апокрифических Деяниях апостолов, Христос являет Себя в тройственном символе ребёнка, юноши и старца. Поскольку теперь мы знаем, что этот отрывок в Берлинском кодексе содержит лакуну, в которой был упомянут юноша, как следует из перевода того же самого отрывка по версии кодекса II Наг Хаммади: