В этом диалоге Платон таинственно говорит о демиурге, образующем видимый мир, но не предвечный мир идей. Он назван отцом и создателем этой вселенной, которого трудно найти и, найдя, сообщить о нём другим. Можно, однако, уверенно сказать, что, творя мир, он смотрел на вечный образец, особенно на идею Блага:
Всё возникшее нуждается для своего возникновения в некоей причине. Конечно, творца и родителя этой Вселенной нелегко отыскать, а если мы его и найдём, о нём нельзя будет всем рассказывать. И всё же поставим ещё один вопрос относительно космоса: взирая на какой первообраз работал тот, кто его устроял, - на тождественный и неизменный или на имевший возникновение? Если космос прекрасен, а его демиург благ, ясно, что он взирал на вечное; если же дело обстояло так, что и выговорить-то запретно, значит, он взирал на возникшее. Но для всякого очевидно, что первообраз был вечным: ведь космос - прекраснейшая из возникших вещей, а его демиург - наилучшая из причин (28 С - 29 А, русский перевод А. Ф. Лосева).
Демиург предоставляет изготовление человеческих тел своим отпрыскам, нескольким низшим богам. Они получили от него бессмертную душу и облачили её в смертное тело:
При этом божественные существа создал сам демиург, а порождение смертных он доверил тем, кого сам породил. И вот они, подражая ему, приняли из его рук бессмертное начало души и заключили его в смертное тело, подарив всё это тело душе вместо колесницы, но, кроме того, они приладили к нему ещё один, смертный, вид души, вложив в него опасные и зависящие от необходимости состояния: для начала - удовольствие, эту сильнейшую приманку зла, затем страдание, отпугивающее нас от блага, а в придачу двух неразумных советчиц - дерзость и боязнь - и, наконец, гнев, который не внемлет уговорам, и надежду, которая не в меру легко внемлет обольщениям. Все это они смешали с неразумным ощущением и с готовой на всё любовью и так довершили по законам необходимости смертный род души (69 С – D, русский перевод А. Ф. Лосева).
Христиане так привыкли отождествлять творца с Богом, а Бога с Благом, что большинство из нас предполагает, что демиург Платона - это идея Блага, и что эта идея идентична библейскому Богу. Но одна из крупнейших современных знатоков греческой философии, моя коллега К. Дж. де Вогель, возражает против подобного мнения. В своей книге о Платоне она утверждает, что обозначать этого демиурга как Бога и Отца нежелательно, поскольку это вводит в заблуждение читателя-христианина, готового предположить, что этот демиург идентичен Благу в Государстве Платона и Самому Бытию в Софисте. Демиург в Тимее, производящий души, должен находиться над уровнем души, но он не тождествен умопостигаемому Бытию в его полноте и, конечно, Благу, которое над бытием и над Основанием бытия: "Если сказать, что Благо на уровне умопостигаемого бытия проявляет себя в виде демиурга, я верю, что это ни в чём не противоречит мысли Платона". Терминология Платона, продолжает де Вогель, вводит нас в заблуждение. Он употребляет термин "бог" и для демиурга, и для "сотворённых богов", которые являются совершенными душами небесных тел, и также для мудрой и благой мировой души, но он никогда не называет высший принцип или идею, то есть "Благо", Богом[49]. Мы, таким образом, должны постоянно помнить о том, что, согласно Платону, идея Блага бессознательна и безлична, тогда как демиург личен. Это ремесленник, антропоморфный бог.
Возможно, здесь, как зачастую, Платон был вдохновлён учением орфиков. Благодаря папирусу Дервени нам известно, что многие концепции этой религии, раньше считавшиеся поздними и эллинистическими, в действительности намного древнее. Кажется правдоподобным, что уже в эпоху Платона миф о демиурге Фанесе обращался в орфических кругах и был известен Платону. Фанес - это мирской, имманентный демиург, а не высшее начало, которым, согласно орфикам, был Зевс. В любом случае, у Платона и иудейских раввинов была одна и та же проблема: как ремесленника, грубо антропоморфного, связать с нашим понятием о достоинстве Вышнего? И, возможно, его решение стало зачатком дальнейшего развития в Палестине, поскольку мы можем объяснить, как его имманентность стала причиной упора иудаизма на трансцендентность божества, и, в соответствии с этой тенденцией, даже возросшее значение Ангела Яхве: верующие того времени становились всё более осведомлены, что Бог пребывает вне видимого мира, и в то же время оставались твёрдо убеждены в том, что Бог властно преодолел разрыв, открыв Себя. Но не так уж просто увидеть, почему этот Ангел получил космологическую функцию и стал демиургом.