Обитая более 15 лет в сердце китайской Маньчжурии, зная не понаслышке религиозную жизнь соседних Кореи и Японии, постоянно контактируя с буддистским и синтоистским окружением, похоже, со временем Устрялов проникся духом мультирелигиозного конформизма. Именно такое синкретическое мироощущение, как видно из истории, представляет собой благодатную почву для возникновения гностически окрашенного мировосприятия, стержнем которого является мироотрицание.
Не вдаваясь в историю наступления эры гностицизма в духовной жизни России начала ХХ века, отчетливо запечатлевшейся в образах Распутина, Илиодора и Ленина, хочу лишь отметить факт явственной причастности к нигилизму активного большинства русской интеллигенции. Чего стоит одна истерика, потрясшая читающую Россию после выхода в 1909 году сборника "Вехи"? Авторы нашумевшего издания, многие из которых вполне разделяли господствующие в обществе апокалиптические настроения, всего лишь попытались в публицистической форме запечатлеть феномен "ожидания конца". Вызванная этим бурная дискуссия, перекинувшаяся и на русскую эмиграцию, по сути осудила саму попытку постановки проблемы, в том числе и неразрешенность которой привела к роковому для страны 1917 году.
Основанное в 1921 году в Париже кадетом Ю. В. Ключниковым эмигрантское движение с символическим названием "Смена Вех" было мгновенно подхвачено и усилено его харбинским другом и коллегой. Компиляция из статей Устрялова ("Patriotica"), пожалуй, явилась наиболее весомым материалом из всего сборника статей сменовеховцев, вышедшего осенью 1921 года в Праге4. Статьи Устрялова продолжали периодически появляться и в парижском журнале "Смена Вех" - продолжателе одноименного сборника. Идеологически сменовеховцы старались всячески закамуфлировать произошедшую в России победу манихейского, словами А. Безансона, мировоззрения, сделать привлекательными многие черты наступавшей эпохи сектантского экзистенционализма. В этом отношении движение ставило своей задачей довести до логического конца, приблизить к жизни многие эсхатологические пророчества "веховцев", одновременно встраиваясь с ними в один типологический ряд.
* * *
3
Ранее в статье "Н. В. Устрялов как гностик" ("Евразийский вестник", № 19, 2001) мне уже приходилось писать о гностических составляющих в творчестве Устрялова. Я исходил из того, что гностическое мироощущение в определенной мере было заимствовано им от окружавшей общественной среды, насквозь пропитанной революционной героикой5. Мне кажется, что имеет право на существование и альтернативный взгляд, отстаивающий изначальную приверженность сменовеховца дуалистическому мировосприятию, возникшему, возможно, еще в студенческую пору или даже во времена учебы в гимназии. Недавно опубликованные дневниковые записи Устрялова, относящиеся к московскому периоду6, по всей видимости, дают возможность аргументированно обосновать подобную точку зрения.
К сожалению, до сих пор еще не вышло сколько-нибудь масштабного исследования, сводящего воедино многочисленные факты устряловского гнозиса. Напротив, господствует мнение о политической амбивалентности Устрялова, о его мировоззренческой всеядности, скрашиваемой "бытовым православием". Рискну предположить, что за ширмой внешней внеидеологичности, окончившейся равнодушием к судьбе собственной семьи и вклеиванием портрета Сталина в дневник накануне ареста, скрывается определенная, старая как мир, идеологема "воли к смерти".
Лейтмотив ухода от мира, сопровождаемый неизбежным обезличиванием и созданием очередной возвеличивающей пустоту химеры, проходит "красной нитью" сквозь все творчество философа. Там, где об этом не пишется напрямую, читатель подспудно подталкивается к выводу о неизбежной и необходимой борьбе двух неких иерархических сущностей, в которой ни одна из сторон не в состоянии добиться окончательной победы. Попытаюсь несколько заострить тему очерка, обратившись в качестве иллюстрации к тексту известной статьи Н. В. Устрялова "Две веры", вошедший в его последний сборник статей "Наше время"7 (1934) .