Итак, два противоборствующих принципа налицо: универсализм и персонализм. Чтобы окончательно показать их равнозначность, Устрялов низводит личностную философию до бездны эгоизма Макса Штирнера. Кроме того, он подчеркивает иерархичность целей и средств такой философии, в которой легко запутаться, например, Руссо. Пример с Руссо, который "начав за здравие индивидуализма, кончил за упокой, рекомендуя "заставить человека быть свободным" и всецело полагаясь на общую волю, которая "всегда права"" здесь явно неудачен. Ведь переход Руссо от индивидуализма к "универсализму" никак не означает маргинальности личностного начала, более того, отход от ценностей человеческой личности всегда приводит к моральной деградации. Весьма спорно и определение большевизма как "логики жизни" марксизма.
Устрялов выдвигает гипотезу о кровавой подоплеке борьбы за свободу личности. Подразумевая при этом жертвы революций в Англии и Франции, он забывает упомянуть, кто конкретно отвечает за эти жертвы. Если бы Устрялов был чуть менее эзотеричен, то он, скорее всего, вынужден был бы признать безраздельное господство духа мироотрицания, провоцирующего революционные преступления.
Интересно, что в конце статьи Устрялов приближается к вполне здравым выводам. Он все же отмечает разницу между абстракцией и жизнью. "История и жизнь - всегда компромиссы, всегда помеси, полосатая пестрота". Но тут же выясняется, что пестрота эта не касается целых эпох: "Бывают эпохи, пронизанные универсалистическим мотивом по преимуществу, бывают эпохи, когда, напротив, побеждает индивидуализм".
Индивидуализм подвергается философскому остракизму и аппеляцией к диалектике формы и содержания. Ведь каждое конкретное содержание "переливается за грани отдельной замкнутой формы, превращенной в самоцель". При таком универсальном видении личностного начала действительно получается, что индивидуальный подход нежизнеспособен, костен и гол ("голый человек на голой земле"). Однако, все это возможно лишь при условии, что содержание отнюдь не соотвествует форме, но неизменно превосходит, как бы перевешивает ее. Таким образом, философ демонстративно абстрагируется от какой-либо оформленности. И опять в качестве примера выбран экстремальный Штирнер, славословящий пустоту: "ничто - вот на чем основал я свое дело". Пожалуй, это самое изысканное по своей возвышенности место статьи.
Кажется, что Устрялов колеблется, сомневается, под конец его мысль опять склоняется к возможности синтезировать отвлеченные начала всеобщности и персонализма. Хотя, "Первые практически упираются в деспотизм, вторые - в анархию", но никак "не замирают усилия "примирить" универсум и личность, человечество и человека, солидарность и свободу, единое и многое, целокупность и особь".
Но сменовеховец вряд ли верит в возможность изменить человека и окружающий его мир. Он приходит к выводу, что роковые антиномии исчезнут только с пришествием нового человека на новую землю. Способ наступления вожделенного "рая на земле" путем всеединого синтеза настолько же дуалистичен, насколько непредсказуем. "Как победит он (мир свободного универсализма - О. В.)? Какой путь вернее ведет к нему: свобода - или власть, автономия лиц - либо диктатура ведущей идеи?" - вопрошает Устрялов пустоту. Два противоположных начала, две идеологии, две веры так и остаются застывшими в своем вечном гностическом антагонизме: "Вся жуткая непримиримость полярных начал остается в основе незыблемой. Ее можно замазать, но не устранить".
* * *
5
Что же имеем мы в "сухом остатке", вчитавшись в глубокую и так мастерски выполненную статью Устрялова? Прежде всего, эта статья - гимн дуализму. Мы видим два непримиримых (до сего дня) и абсолютно антиномичных подхода. Противоположности борются, сменяя целыми эпохами одна другую, без всякой надежды на синтез, упование на который плавно перетекает в бесконечность (новый человек и новая земля). Тут же постигается и единство этих противоположностей, скрепленное морем крови, проливаемой во славу как одной, так и другой стороны трансцендентного конфликта. Царство свободы и власть необходимости, автономия воли и диктатура идеи низводятся до абстрактных равнозначных категорий, которыми, в сущности, можно и пренебречь. Реально же происходит уничтожение именно идеи личности, которую Устрялов, судя по всему, внутренне не принимает. Именно к этому и стремится подтолкнуть маньчжурский национал-большевик, уверенно и с легкостью жонглирующий диалектическими терминами.